Читать книгу - "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля - Дмитрий Николаевич Петров"

— Что это означает? — потребовала я более обстоятельных объяснений столь неожиданных слов.

— Видишь ли, дорогая, — сказал Симон. — Если я обращусь в секретную службу и сделаю заявление о том, что на контакт со мной вышли шпионы неизвестной страны, то сразу же окажусь в центре внимания. Шпионов, конечно же, поймают, но…

— Что «но»? Говори яснее, что тебя в этом пугает. Потому что я не понимаю, что ты подозреваешь про секретную службу, — сказала я недовольным тоном.

— Но я навсегда останусь под подозрением, — пояснил наконец Симон. — Поверь мне, уж я все эти вещи знаю довольно хорошо. И если человек «засветился» и стал объектом внимания разведки, это будет с ним до конца его жизни…

А теперь представь себе психологию руководства верфи. Той, на которой работаю я и любой другой в Испании… Зачем им нужен человек, который имел дело с иностранной разведкой?

— Но ты же как раз выдашь их, — сказала я, все еще ничего не понимая. Конечно, я же тогда была еще наивной молодой женщиной. Молодой я и сейчас осталась, а вот от наивности я избавилась. К сожалению.

— Какая им разница? — нервно отмахнулся Симон. — Меня поблагодарят за бдительность, дадут премию за патриотизм и верность долгу. А через три месяца выяснится, что моя должность сокращается. Совершенно неожиданно. Мне торжественно пожмут руку и поблагодарят за все. И отправят на улицу. С отличными характеристиками… Только меня уже больше никогда и нигде не возьмут на государственную службу. Просто так — из нежелания рисковать.

— Но есть масса других должностей, и без военных верфей, — сказала я. — Подумаешь, есть чего опасаться.

— Есть и другие должности, — согласился со мной Симон. — Только на них платят столько, что эту квартиру придется продать. И машину — тоже. И переехать в домик на окраине и ездить будем на «саабе». Тебе этого хочется?

Я представила себе все это и все вытекающие из этого последствия и потупилась. Я выросла в небогатой семье и слишком хорошо знала все то, о чем говорил Симон.

— Нет, конечно, дорогой, — сказала я. — Мне этого совсем не хочется. — Ах, если бы я знала, что мне предстоит… Может быть, в этом случае я и выбрала другой вариант…

— Вот, кажется, я вполне доступно объяснил тебе, почему не хочу бежать в спецслужбы и бросать тень на себя, — сказал Симон.

— Что же ты станешь делать? — спросила я.

— А ничего, — вздохнул Симон. — Никаких чертежей я им не дам. Это естественно, и странно было бы поступить иначе. Даже за большие деньги, чем миллион песет. Потому что это безумно опасно. И агентом иностранной разведки я не стану. Это не моя стихия. И десять лет в тюрьме меня пугают.

Так что ничего я делать не стану. Пистолет я теперь ношу взведенный и готовый к бою. На дороге не останавливаюсь… В пустынных местах не хожу. Наша квартира имеет сигнализацию и крепкие запоры. Так что… Так что, я думаю, они позвонят еще несколько раз и успокоятся.

— Успокоятся? — недоверчиво спросила я. Мне не верилось в это. Но Симон рассмеялся:

— Нет, конечно. Я неправильно выразился. Они не могут успокоиться до тех пор, пока не получат чертежи линкора. Потому что это их работа — доставать всякие такие вещи. Но они просто поймут рано или поздно, что от меня им ничего не добиться и переключатся на другого человека.

— Который и достанет им чертежи?

— Наверное, — пожал плечами Симон. — Он достанет им снимки чертежей, получит свой миллион песет. А потом его схватят и посадят в тюрьму. Но это буду не я. Так что меня это уже не будет волновать.

— Довольно мерзкая точка зрения, — вдруг неожиданно для себя самой сказала я тихим голосом. — Ты не находишь?

Наступила пауза. Симон во все глаза смотрел на меня и не мог понять, с чего это я вообще так взбесилась. Ведь он заботился в данном случае не только о себе, но и обо мне.

— Я же все объяснил тебе, — сказал он растерянно. — Ты же понимаешь, что другого выхода у меня нет. Пойти в контрразведку — значит поставить крест на своей карьере. А мне еще только тридцать лет. И что же — остаться не у дел? Наняться в мастерскую по ремонту швейных машинок? Или на фабрику механических игрушек? Почему ты меня оскорбляешь, Эстелла? — Он чуть не плакал, и я решила, что мне не следует быть столь требовательной и жестокой. Человек попал в переплет и еще неплохо держится. Так что же это я вдруг хочу от него?

— Извини меня, — сказала я, но по глазам Симона поняла, что он не простил меня. Мы поцеловались и я сказала еще: — Ты все делаешь правильно. Ты умный и опытный человек. Прости меня за то, что я необдуманно сказала дерзость.

— И глупость, — подсказал мне Симон.

— И глупость, — повторила я за ним. Хотя на самом деле мне не понравилась точка зрения Симона. Он должен был пойти в контрразведку и все сказать. Есть моменты, когда человек не должен так много думать о себе…

— Ты в этом уверена? — спросил я, прервав Эстеллу на этом месте.

— Да, — кивнула она головой. — Ты можешь мне не поверить. Ты можешь подумать: женщина, которая может так спокойно изменить мужу и переспать с человеком почти незнакомым, как я с тобой, не может искренне быть патриоткой. Но я уверяю тебя, что одно не имеет никакого отношения к другому. И я считаю, что служебный долг — это серьезная вещь.

— Ты знаешь, — сказал я Эстелле, — наверное, я не такой уж хороший судья в этом вопросе. Я — писатель и имею плохое представление о служебном долге. Так что я спросил тебя, уверена ли ты в том, что сказала скорее просто так, чтобы лучше узнать тебя. Вот и все.

Мои примирительные слова произвели на Эстеллу должное впечатление, и она успокоилась.

— А зачем тебе лучше узнавать меня? — спросила печально Эстелла. — Вероятнее всего, что завтра приедет Симон, и мы с тобой расстанемся навсегда.

— Наверное, для того, чтобы сильнее страдать, — ответил я. — Когда ты расстаешься с женщиной и мало ее знаешь, это не так мучительно. А вот если я хорошо буду тебя знать — вот тогда это действительно станет невыносимой мукой…

— И ты к этому и стремишься?

— Ну да, — кивнул я. — Это у русских такой обычай — страдать. И если причины для страданий нет, то мы обязательно ее