Читать книгу - "Измена, сыск и хеппи-энд - Светлана Гончаренко"

Елена Ивановна из группы бенчмакинга работала лучше всех в креативно-стратегическом отделе — толково и споро. Подобная быстрота ума, рук и глаз дается самой природой, а не намозоливается унылым опытом жизни. В “Грунде” это понимали и Елену Ивановну терпели, хотя она была лишь слегка загримирована под бизнес-леди во вкусе фирмы. Ее неровно отбеленная шевелюра вечно стояла дыбом, косметика лишь подчеркивала резкие складки лица, а серьги были крупноваты для “Грунда” и безалаберно болтались. Туфли она носила совершенно нестроевые, без задников, а работая, и вовсе их скидывала и весело шевелила пальцами ног в такт неистовому бегу пальцев рук по клавиатуре. Знала она все на свете и напоминала Вике то переодетую ведьму, то разбитную школьницу. К школе Елена Ивановна и в самом деле отношение имела — преподавала некогда историю и географию. Видимо, надеясь на свои знания, она и бросилась в лихую перестроечную годину с мешками во все стороны света — на запад в Польшу, на север в Эстонию, на юг в Турцию и на восток в Китай. Она возила и преподавала всяческое барахло. Она пережила приключений, невзгод, удач, разорений, грабежей, предательств и чудесных избавлений больше, чем Афанасий Никитин. Подустав, она села в фирмочке средней руки, откуда и переместилась в “Грунд”, причем не по блату, а победив в региональном конкурсе офисных работников. Вике нравилось то, что Елена Ивановна не считает себя бога за бороду ухватившей оттого, что работает в знаменитой фирме, нравилось, что она не трясется под льдистым взором Смоковника и даже не пытается бросить курить, чтоб соответствовать мировым тенденциям. Демонстративно полулежала она каждый день в своем любимом кресле под отопительной трубкой, далеко в угол отбросив постылые туфли и вольно окрестить свои жилистые ноги. Она глубоко и вкусно затягивалась сигаретой и одновременно столь же вкусно и глубоко отхлебывала кофе из чашечки, которую держала на отлете двумя пальцами. Вика удивлялась, как это ей удается синхронизировать оба процесса — и кофе у нее не идет не в горло, и дым змеистой струйкой вьется из уголка рта.

— Выпрут теперь Наташку, — повторила уверенно Елена Ивановна. — Ну, не дура ли?

— Дура, — согласилась Вика. — У нее остался последний шанс.

— Нулевой! Зомби все решил. Ей с Зомби не справиться.

Зомби Елена Ивановна звала за глаза серолицего Сергея Гусарова. У нее была школьная привычка давать клички.

— Почему нулевой, — не согласилась Вика, — если Наталья начнет соблюдать правила?

— Такая растрепа? Не сможет. К тому же у нее самомнения море, как у всякой дуры, а Зомби технически вооружен. Думаешь, Викуля, почему я всегда это свое кресло сюда тащу, под трубу? Да просто здесь телекамере меня не засечь. А по центру — как на ладони. И жучок вон в тот столик вделан, я проверяла. Здесь же, за трубой, фонит — и не слышно никому и ни черта.

Вика передернулась:

— А у нас в отделе… тоже?

— Жучки? А как же! Полно в каждой щели. Фиксируют, как Натаха печеньем хрупает, как у Савостикова в брюхе бурчит. А телекамера наша за пилоном. На третьем этаже тоже есть, напротив большого лифта — это я точно знаю. Главное, все записывается и хранится потом неизвестно сколько в службе безопасности. Зомби пленочки берет и персонал фильтрует. Видит, остановились в коридоре две ротозейки посплетничать — ап! и сожрал с кишками. Кадры подбирает один к одному, идиот к идиоту. Сам-то он, кажется, тоже со справкой. Во всяком случае, психоаналитика посещает — это я точно знаю тоже. Ляжет там, наверное, на кушетку и начинает скрипеть, душу открывать — мол, по пятницам у меня запоры, а в школьные годы я вожделел гардеробщицу. Психоаналитики всегда про разную гадость опрашивают.

— Но ведь невозможно так жить! — в смятении воскликнула Вика.

— Так не ложись на кушетку! Психоаналитики шарлатаны и лжеученые.

— Я не про них, а про то, что кто-то, оказывается, все время нас подслушивает, за нами подглядывает, нас оценивает… Да не кто-то, а этот ужасный Гусаров!

— Плюнь. Я же плюю! Да пусть Зомби на меня хоть из унитаза глядит — я и туда плюну.

— Вам легко. Вы сильная.

— Не сильная, а битая жизнью, — назидательно возразила Елена Ивановна, хлебнув кофе и одновременно пустив дым носом, как дракон. — Поживи с мое — и перестанешь о смысле жизни думать. Невозможно штаны через голову надеть, прочее легко осилить. Вот смотри: “дыша духами и туманами”…

Вика проследила направление взгляда Елены Ивановны (а глаза у той были небольшие, круглые, зоркие — орлиные!) и заметила в коридоре невесомую фигурку Клавдии Сидоровой. Елена Ивановна сипло и немузыкально запела:

И даже пень

В апрельский день…

И спросила:

— Сколько ей лет. Викуля как думаешь?

— Пятьдесят… пять? — Неуверенно попробовала Вика угадать.

— Семьдесят восемь.

— Не может быть!

Точно. По паспорту. А на самом деле и того больше. Трудится, конечно, старушка много — гимнастический зал, косметичка. Шесть подтяжек, и таких тугих, что вон и рот не закрывается. Сделано в Швейцарии! Плюс платьице от Лагерфельда. Результат: пугало пугалом. На вид, конечно, подросточек, но ста четырнадцати лет. С рахитом и склерозом.

— Издали она смотрится неплохо, — не согласилась Вика.

— Смотрится, если у тебя минус восемь на каждом глазу. И ведь бедняга глупа, как полено, почему и консультирует по деловой этике. Еще бы! Иванов-Люксембургский ни в чем не может отказать тете.

— Она ведь, говорят, его воспитала?

— Ага. Пока мамочка в тюрьме сидела за растрату, за крошкой тетя присматривала, потому как сама к тому времени освободилась.

— Как? Клавдия Львовна тоже сидела?

— Разумеется.

— Но за что?

— Какие-то махинации с тухлой рыбой пряного посла. Я тогда маленькая была, подробностей не помню, однако дело историческое, громкое. Да и кто не знал тогда тетю Клавку из углового гастронома!

— Вот поразительная судьба! — ахнула Вика.

— И я о том же, — согласилась Елена Ивановна. — А ты говоришь, жить невозможно. Все способен человек снести и вывернуть из самого дерьма в платьице от Лагерфельда. Веселей гляди! Ты что-то у нас такая бледненькая последнее время. Дома что?

Вика пожала плечами. Она сама понять не могла, что же это у нее не так, но что-то чужое и нехорошее тенью встало за спиной. Сгинь, сгинь, рассыпься.

— А не болеешь? — не унималась Елена Ивановна. — Нет? Тогда не дури и не раскисай. Если уж со стороны хандра твоя заметна, то дело дрянь. Я ведь у Зомби заметочку в блокноте углядела — ты же знаешь, у меня дальнозоркость. Заметочка пакостная: “Царева. Апатична, малоинициативна, в последнее время явно снизила активность. Может быть, критические дни?!?” И все-то у этих кобелей ниже пояса! Разве могут они понять тонкую бабскую душу?

Елена Ивановна с чувством расплющила окурок в пепельнице и протянула ногу туда, где валялись ее знаменитые туфли без задников. Кончиком натруженной ступни она подбросила туфлю, ловко надела ее на лету и проделала тот же фокус с другой туфлей.