Читать книгу - "Бангкок - темная зона - Джон Бердетт"

— Привет, Сончай. Как дела? — поздоровалась она таким тоном, будто звонила из-за угла и мы постоянно были на связи.

В Таиланде в это время стояла ночь, и мне потребовалось некоторое время, чтобы проснуться. Я вынес мобильный телефон во двор, чтобы не разбудить Чанью и Пичая в ее животе. Нет, я не сказал: «Слушай, Кимберли, ты хоть соображаешь, что здесь сейчас два часа ночи», — и тем самым проявил тайскую вежливость. Затем начал понимать, как тяжело американке. Ее голос затихал и вовсе замирал, и меня кольнуло сострадание. Когда же она попыталась флиртовать, пришлось рассказать ей о Чанье и ребенке, и она на мгновение замолчала.

Кимберли до конца так и не призналась, что нафантазировала, будто счастливо заживет в Бангкоке со странным копом-полукровкой, с которым познакомилась во время расследования дела о питоне (таец-транссексуал, изменивший пол с мужского на женский, убил напичканными наркотиками кобрами и питоном черного американского морского пехотинца; мы тогда сжалились и не засадили этого то ли женщину, то ли мужчину). Так что она не призналась, но постепенно стало ясно, что ее тяга к общению была скорее внегормональной: «Я бьюсь здесь о стену, Сончай. У меня за пределами США не много друзей — пожалуй, ты один. Если Америка большая страна, это вовсе не значит, что время от времени вокруг человека не смыкаются стены».

Мы продолжали в том же духе трепаться по ночам, пока убийство Дамронг не подкинуло материал поговорить о чем-то конкретном. Но я не ожидал, что такой суперагент, как Кимберли, вскочит в самолет и примчится ко мне. Получается, расследование — только предлог. Я неделю ждал, когда Кимберли заговорит о том, что для нее важно (даже я не знаком с некоторыми сторонами психологии фарангов), и только потом понял, что под панцирем бескомпромиссного экстраверта живет застенчивая женщина, которая так и не научилась делиться наболевшим.

Но сейчас разговор шел не о ее, а о моем настроении.

— Странно, что, учитывая обстоятельства, ты так не любишь порнографию, — удивлялась она.

— Намекаешь, что я всю жизнь участвовал в здешней игре и руководил борделем? Это разные вещи.

— А в чем ты видишь такое уж большое моральное отличие?

Я пытался подобрать слова. Пожалуй, «моральное отличие» — очень подходящее выражение.

— В непосредственности. В Крунг-Теп из Исаана приезжает девчонка и чувствует себя одинокой, испуганной, всем чужой и бедной. Здесь же появляется мужчина средних лет с Запада и чувствует себя одиноким, напуганным, всем чужим и богатым. Они подходят друг другу как две стороны монеты. В задачу бара моей матери входит лишь способствовать их соединению: снабдить пивом, обеспечить музыкой и кровом на короткий срок и получить от этого небольшую прибыль. Все основано на здоровой, неиспорченной, доисторической тяге человека к плотскому уюту и теплу. За все время, пока я участвую в игре, могу припомнить всего лишь с полдюжины случаев, когда какая-то из сторон жестоко обошлась с другой, и, как полагаю, это потому, что система превосходно работает. Она же и есть проявление естественной морали и народного капитализма в действии. Мы подобны риелторскому агентству, только имеем дело с плотью, а не с недвижимостью. Но разыгрывать соединение мужчины и женщины среди декораций где-нибудь в Суссексе или Баварии, Миннесоте или Нормандии, не особенно утруждая воображение, считаю абсолютно аморальным, почти преступлением против жизни. Разница в том, что в барах все происходит по-настоящему. Таков фактор реальности.

Кимберли улыбнулась и покачала головой.

— Ну, ты хватил, Сончай. Некоторые могли бы подумать, что ты повредился головой. Но когда ты говоришь подобные вещи, кажется, что в них есть смысл — по крайней мере пока тебя слушаешь. Как тебе удалось настолько раскрепостить сознание? Что с тобой произошло? Неужели все тайские сутенеры такие?

— Нет, я особенный.

Кимберли очень быстро допила бутылку «Клостера» и, похоже, погрузилась в депрессию, но тут же заказала вторую и принялась поспешно опустошать прямо из горлышка.

— Происходит по-настоящему, — задумчиво повторила она. — Вот в этом-то мы совершенно не сильны. Наверное, поэтому так любим войну — изголодались по реальности. — Она по-особенному посмотрела на меня.

Такие ее взгляды приводили меня в замешательство.

— Ты изменилась, — заметил я. — Сильно. Что случилось?

— Мне стукнуло тридцать пять. — Новый глоток из бутылки. — Середина пути. И до меня дошло, что моя версия реальности не из первых рук. Женщины моего поколения никогда не бунтовали — не видели в том нужды. Мы унаследовали идею ненависти и просто добавили в нее немного своего. Я мало виделась с отцом — об этом позаботилась мать. И вступила в единственную важную в жизни связь, чтобы проявить себя стервой. Дать волю ненависти. Ну не безумие ли?

Что на это было ответить? Оставалось переменить тему.

— Для чего ты на самом деле приехала в Бангкок?

Кимберли вздохнула.

— Наверное, чтобы вот так поговорить. Понимаешь, дома мы мало разговариваем. Конечно, это современно: обмениваемся броскими штампами, чтобы ощущать, что принадлежим к какой-то группе. Я приехала за твоим умом, Сончай. Пусть Чанья владеет твоим телом — она заслужила это право. Сообразительной оказалась женщиной. Мне почти невыносимо видеть вас вместе. Ваша уютная, не выраженная словами истинная любовь пробуждает во мне желание арестовать вас обоих. Ничего подобного в Штатах не происходит. Там против таких вещей существует строгое табу. Только подумай, сколько часов вы тратите на любовь, вместо того чтобы в это время делать деньги.

— Пошли, — предложил я.

— Я хочу еще пива.

— Нет.

В такси мы некоторое время наслаждались молчанием. Затем Кимберли призналась:

— Я тебе солгала. Я была замужем. — И, помолчав, добавила: — И, разумеется, развелась.

— Детей родила?

— Одного. Мальчика. Оставила с отцом. Он сказал, если ребенок останется со мной, я его испорчу. Я похожа на управляемую бомбу, запрограммированную уничтожать все мужское. Я испугалась, что он прав. — Американка надолго замолчала. Потом произнесла задумчиво: — Это было чертовски давно. Я только-только рассталась с детством. А когда мой брак развалился, пошла работать в бюро. Решила, раз уж я от природы головорез и гроза мужчин, лучше обзавестись лицензией.

Она каким-то образом умудрилась пронести в машину банку с пивом и теперь открыла ее и поднесла к губам.

— Не знаю, Сончай, в какую минуту мы начинаем искать потерянный смысл. Но без смысла мы пропадем. Кто я такая? Откуда взялась? Куда держу путь? Черт его знает. Я не вынесла бы замужества — это выше моего терпения. Но вот любовник не на один уик-энд помог бы душевному равновесию. — Кимберли глотнула пива. — А так приходится мастурбировать. — В ее глазах застыла тоска. — Каждую ночь, будь она неладна. Может, приобрести резиновую куклу?

Самый лучший способ понять, что ты нашел Чайнатаун, — пересчитать магазины золотых изделий. Если не попадаются на каждом углу, велики шансы, что ты заблудился. Вывески — китайскими иероглифами и обязательно желтым на красном фоне, в витринах кричащее золото самых суперблестящих разновидностей. Многие из них формально даже не магазины, а что-то вроде складов с весами на прилавках и сигхами в тюрбанах и с помповыми ружьями на страже. Все немилосердно залито неоновым светом, отражающимся от бесконечных верениц золотых Будд, золотых драконов, золотых поясов, золотых ожерелий и браслетов. Другая индустрия — одежда: людные узкие проходы, где еще теснее от прилавков, с невероятным количеством разнообразных изделий из шелка и хлопка по удивительно низким ценам.