Читать книгу - "Ночь Ягуара - Майкл Грубер"

— Верно. Хочешь, чтобы я выпрыгнула из них сейчас? Ты ведь знаешь, что под ними.

Паз одарил ее фальшивой улыбкой, сопровождаемой искусственным смехом, и отстранился.

Бутылка сменялась бутылкой, а в миске росла груда креветочной шелухи. Цвик разглагольствовал о своем намерении проникнуть в тайны сознания и найти ответ на «последний вопрос в науке, остающийся без ответа».

— А я думал, — заметил Паз, — что это должна быть универсальная теория, которая свяжет теорию относительности, квантовую механику, квантовую гравитацию, — Всеобщая Теория Всего.

— Только не это! — воскликнула Бет в притворном ужасе. — О нет! Ты завел с ним речь о связующей теории! Разбуди меня, когда это закончится.

— Да, тиоретически, — сказал Цвик с немецким акцентом, — ти-орети-чески так оно и есть, но беда в том, что, даже вечно наблюдая за столкновением элементарных частиц или глядя в телескопы за процессами, происходящими на расстоянии в миллиард световых лет, можно, конечно, прийти к определенным выводам, но они никогда не получат экспериментального подтверждения. Вот теория относительности или квантовая механика — это совсем другое дело. Они нашли подтверждение в тысячах долбаных экспериментов.

Его понесло, и он излил на компанию краткий курс основ квантовой электродинамики и общей теории относительности, используя креветки и кухонную утварь в качестве частиц (или волн) и салфетки, чтобы моделировать пространства Кала-би — Йау, в которых мнимые семь дополнительных измерений пространства-времени были свернуты в бесконечно малых пределах длины Планка. Он был великолепным лектором, живо и увлеченно излагавшим самые немыслимые заумные теории. Похоже, даже Амелия некоторое время слушала его и лишь потом отвлеклась на игру с кошкой.

— Ага, звучит здорово, только смысла в этом, похоже, никакого, и никто не может соотнести эту бредятину с нашим, данным в ощущениях, миром, — встряла Моргенсен. — Мгновенное воздействие на расстоянии, растягивающееся время, квантовые кошки, которые живы и мертвы одновременно, — лично мне кажется, что вы, ребята, все это просто понапридумывали.

— Это потому, что ты примитивное существо, а не ученый, — заявил Цвик. — Очаровательное, конечно, но примитивное.

— Прошу прощения, почему это я не ученый? Я тоже занимаюсь наукой.

— Лженаукой, вот чем ты занимаешься. Твоя социология — это лженаука, которая использует статистическую методологию, чтобы замаскировать набор ложных постулатов. Она сродни френологии. И не имеет значения, настолько вы точны с вашими долбаными замерами и опросами — поскольку в их основе лежит мура, то и на выходе получается то же самое. Наука — это физика: теория, анализ, эксперимент. Все остальное — дерьмо собачье.

— От такого слышу — парировала Бет.

— Но если рассмотреть все это в ином ракурсе, — покладисто сказал Цвик, — мы начинаем понимать, что социология действительно царица наук, глубокая, просвещающая, и при близком рассмотрении существенно отличается по виду от собачьего дерьма…

— Из твоих слов можно сделать вывод, что связующая физическая теория — тоже собачье дерьмо, — зудела Лола.

— Нет, — возразил Цвик, — она имеет внешние очертания настоящей подлинной науки, с математической точки зрения она предсказывает то, что нам уже достоверно известно, но на самом деле маловероятно, чтобы она была чем-то, кроме, ну, не знаю, теологии, что ли. Теология тоже имеет формальные признаки науки. Вот и эта теория при всех ее достоинствах стала совершенно средневековой: нет никакой надежды на ее опытное подтверждение, потому что для постановки такого эксперимента не хватит всей энергии во Вселенной. Да, конечно, хотелось бы добраться до нитей или измерений, замкнутых в длину Планка, постичь суть космоса, да только это все равно что искать черную кошку в темной комнате. Даже если она там есть. Что мы обнаруживаем — темное вещество? Темную энергию? Да сколько угодно, но ничего больше.

Другое дело — биология, особенно нейробиология — она находится на том этапе развития, который переживала физика сто лет назад. Мы получаем огромный объем настоящей научной информации, точно так же, как в свое время и в своей области такие ребята, как Резерфорд и все прочие. Теперь мы можем заглянуть внутрь мозга, фактически наблюдать за тем, как осуществляется процесс мышления, точно так же, как они смогли заглянуть внутрь атома. Существует технология создания образов с помощью магнитного резонанса и циклотрона — это механизмы одного и того же порядка важности. Плюс теперь у нас есть геномы, а это значит, что мы можем выявить генетические переключатели, детерминирующие процесс познания, проследить, как формируются поведенческие реакции вплоть до молекулярного уровня. Таким образом, психологию можно выбросить за окошко. Я хочу сказать, что объективно она всегда была мурой, но теперь мы точно знаем, что это мура, ибо нет никакого такого «психо», к которому могла бы прилагаться эта «логия».

Все это время Паз помалкивал, впитывая это вместе с изрядной дозой «Бакарди» на фоне навязчивых мыслей о Бет Моргенсен. Более чем за восемь лет он не подумал о ней и трех минут, не вспоминал о ней вообще за более чем восемь лет, но, похоже, сейчас она основательно оккупировала участок его мозга. Вспомнилось, какова она в постели, как не похожа на его жену, какими легкими, в отличие от непрекращающихся военных действий на семейном фронте, были их отношения. Конечно, он знал, что как раз легковесность таких и множества подобных им отношений и подтолкнула его к браку, но все же…

— Бредятина! — заявил он, будучи не столько заинтересован в дискуссии, сколько желая очистить мысли от мусора. — Как раз этого ты никаким способом узнать не можешь.

— Ну, если не сейчас, то потом мы обязательно узнаем. Вся эта сфера систематизируется, философизируется, что характерно для всей истинной науки. Мы движемся к настоящему пониманию кода нервной деятельности, того, как в действительности работает мозг. Такому же конкретному, как основные свойства кварков, которые устанавливают качество элементарных частиц, а те, в свою очередь, устанавливают свойства химических элементов, потом молекулы, потом жизнь и так далее.

— Никогда, — сказал Паз.

— Почему никогда? Какие у тебя аргументы?

Паз помешкал, проверяя готовившееся на гриле мясо чуть дольше, чем требовалось, и за это время в его памяти всплыла белотелая женщина с вьющимися каштановыми волосами, заостренным носом, серыми, по-волчьи раскосыми глазами и маленькими, упругими грудями. Сивилл, студентка-философ, рассказывавшая ему о теории логических типов.

— Теория логических типов, — сказал Паз. — Альфред Норт Уайтхед.

Обе женщины пришли в восторг от того, какого щелчка отвесил он задаваке Цвику.

— При чем тут эта теория? — раздраженно спросил он.

— Да при том, — заявил Паз, которому выпитое спиртное придало уверенности, что любой комплекс не может быть частью самого себя. — Назовем совокупность всех знаний, которыми мы располагаем о конкретном предмете, комплексом А, а всю совокупность знаний как таковых, научных, традиционных, бытовых, — комплексом Б. Очевидно, что комплекс А, по определению, вписывается в комплекс Б: не важно, идет речь о массе элементарных частиц или количестве парикмахеров в Цинциннати, верно? Но комплекс под названием «понимание сознания» — это вовсе не еще один комплекс типа А, это нечто принципиально иное. В определенном смысле даже более значимое, чем комплекс Б, на самом деле представляющий собой совокупность всех человеческих сознаний. Таким образом, полное постижение этого человеческим сознанием противоречит теории, поскольку данный комплекс А не может вписаться в комплекс Б. Никогда.