Читать книгу - "Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова"

В «Ла Маре» было многолюдно. Заяц причесывался перед зеркалом, послав метрдотеля на второй этаж проверить, готов ли его обычный стол – у перильцев, откуда удобнее обозревать окружающую действительность. Завсегдатаями ресторана были именно лесники – может, потому что хозяин ресторана занимался еще и экспортом леса. Тут терли терки лесозаготовщики, владельцы фанерных и картонных заводов, бумажных и целлюлозных комбинатов, производители стройматериалов и мебели, постоянно снующие в Москву решать вопросы. Чернявин заметил крупнейшего лесоперерабатывающего магната из Хабаровска. «Надо же, Староверов пожаловал. А мне не позвонил… Небось все уже прослышали, что комбинат тю-тю. Небось списал меня со счета».

Чернявин сам удивился, как почти мгновенно чувство мерзостного унижения сменилось приятным возбуждением. Едва не рассмеялся в голос. Ха! Поспешил Староверов-то! Во дурак! А эти остальные, козлы, вон их сколько! Сидят, жрут и не знают еще, что скоро все они к нему придут. В ноги кланяться, просить, предлагать… На стульях ерзать, в глаза заглядывать. Что такое комбинат, который он к тому же дважды обкэшил, по сравнению с властью над всеми этими, жрущими! Административный ресурс, ха! Это посильнее актив! Раньше он носил, а теперь ему будут носить.

– Пошли, жрать охота, – Заяц толкнул Чернявина в бок. – Чё озираешься, будто в первый раз тут? Ищешь кого? Давай по граммульке.

– Да не..

Чернявин не мог оторвать глаза от обедающих. Скоро они все поймут…

– По граммульке? А давай! Мне этого… «маккалана», грамм сто пятьдесят.

– Повод есть? – заинтересованно спросил Заяц. – Вчера у тебя такой был голос, я подумал, стряслось что.

– Стряслось… Голос у меня… совершенно был нормальный. Сейчас главное – все по нотам разыграть, – Чернявин пригнулся к столу, выразительно глядя на Зайца. – Можешь с Красовской договориться, чтоб взяла дополнительно к договору залога мою персональную гарантию и еще на годик забыла про взыскание? Просто забыла, и все. Можешь?

– Ах, Юрочка, вот оно что! А что через годик?

– К тому времени новый счетчик закрутится. Считай, что это мне отступной.

– Это Александров так вопрос поставил?

– Если б он, я бы тебя не высвистывал.

– То есть не поделился бы…

– Тебе, Дим, только делить. Сделай, а?

– Не знаю… Не думаю, что Красовская на себя такой риск возьмет. А сколько?

– Процента два готов.

– Два с половиной. Лимон, цифра круглая. И нечего глаза топорщить, Юрочка.

– Дима, это грабеж. На мне же еще проценты по кредиту.

– Юрочка, кто же неволит? Возвращай кредит, не будет процентов! Ради сороковника на крюке сидеть?

Чернявин промолчал. Рано еще Зайцу рассказывать, кто у кого на крюке. Будет Чернявин проценты платить – придется Александрову кредит лонгировать. Не станет же он взыскивать с госчиновника, от которого они со Скляром зависят, Подумаешь, кредит в сороковник при капитале Русмежбанка! Кто заметит?

Катюня не встала к завтраку. Константин решил не трогать ее, сам распорядился, какие рубашки взять в машину, сварил себе кофе – с утра видеть не мог ни кухарок, ни горничных. Бросив охраннику «погнали!», в машине принялся за кофе с бутербродом, но мысли сверлили. С женой надо что-то делать. Издательство ее уже не занимает, последний альбом – о чем же он был? О Серебряном веке, кажется. С кем-то она поскандалила, кто-то что-то напортачил, подарочные экземпляры Русмежбанк раздарил к Новому году – почти тысячу, а в магазинах книга продавалась плохо. Катюня скисла…

Накануне все началось, как обычно, с разговора о Лондоне, он слушал вполуха, уже твердо решив, что Сергею пора возвращаться. Потом обычные упреки: «Я тебя совсем не вижу, ты не интересуешься моей…» Но впервые все кончилось битьем посуды, криками, чтобы он вызвал «скорую»… Константин мерил Катюне давление, отпаивал валокордином, та требовала грелку, чай с лимоном, «скорую», рыдала… Когда она стала царапать себе грудь, он не выдержал, тряхнул ее за плечо: «Немедленно прекрати. Вставай!» Катя, спустив ноги с кровати, взглянула на него бессмысленно-ненавидящим взглядом и, взяв шлепанец, ударила его по лицу. Он еле удержался, чтобы не дать сдачи, но тут же обнял, испугался, что сделал это грубо, прижал к себе. А она все рвалась из его рук, что-то выкрикивала… «Все, ш-ш-ш, прости меня, успокойся… нельзя так… прости меня… Но так нельзя, понимаешь… И причин нет, поверь мне, Катюня…». Она еще покричала, что он ломает ее жизнь, похлюпала носом с полчасика, еще три раза голосом умирающего потребовала чаю, а часам к двум ночи вышла в халате на кухню и предложила распить бутылку беленького, которую они и уговорили под Катины рассуждения о том, как исковеркана жизнь.