Читать книгу - "Идеальная копия: второе творение - Андреас Эшбах"

– У Ирены, – сказала Свеня. – Ты переночуешь у Ирены. Это одна из моих старших сводных сестер. Она живет в Берлине, и ты можешь поехать к ней.

Теперь уже Вольфганг вытаращил глаза от удивления:

– Серьезно?

– Конечно. Я сама часто туда езжу. Лео – ее муж – заведует собственной компьютерной фирмой и зарабатывает сказочно хорошо. У них четверо детей и большой красивый дом, с гостевыми комнатами и всем, чем надо. – Она задумалась, и ее нос опять очаровательно наморщился. – Ирена также может устроить тебе встречу с этим профессором, если я ее об этом попрошу. Я думаю, ей там будет гораздо проще это сделать. Я могла бы поехать с тобой, как ты думаешь? Со следующих выходных начинаются весенние каникулы. Как ты смотришь на то, чтобы поехать в Берлин вместе со мной?

– Как я смотрю?… – Вольфганг как будто бы очутился в прекрасном сне. – Это было бы просто круто!

– Ну хорошо, тогда я позвоню ей сегодня вечером и обо всем договорюсь. Лучше всего, прямо на следующую неделю.

– Уже, – почти вырвалось у Вольфганга, но он успел сдержаться и вместо этого заверить: – Просто потрясающе. Просто суперкласс. Правда. Давай так и сделаем.

В животе у него порхали бабочки, но ими он займется как-нибудь в другой раз.

– Профессора зовут Тессари, верно?

– Абсолютно верно, Тессари, – отважно кивнул Вольфганг. – Берлин, Государственная Опера.

Боже мой, во что он ввязался!

– Тессари, Государственная Опера, – повторила Свеня. – Запомнила.

А затем случилось что-то абсолютно невообразимое, а именно: одной рукой она отпустила руль своего велосипеда, чтобы взять Вольфганга за руку, потянулась к нему и быстро, словно молния…

Поцеловала!

Его!

Легко, словно перышко, поцеловала его в щеку.

И в тот же миг вскочила на свой велосипед и покатила прочь.

– Пока, – прокричала она, и еще: – До завтра.

И уехала. А Вольфганг остался стоять, приложив руку к щеке, и был так счастлив, как не был счастлив еще никогда в жизни.

Вольфганг летел домой как на крыльях, и только тяжелый кофр с виолончелью удерживал его на земле. Ну, или хотя бы так ему казалось. И еще ему казалось, что он улыбается как идиот, но, как ни удивительно, он ни капельки не переживал из-за этого. Свеня его поцеловала! Свеня была теперь его девушкой! Жизнь внезапно становилась прекрасна.

Так, что он оказался совсем неподготовленным к той грозе, которая разразилась над ним, стоило ему войти в дом и закрыть за собой входную дверь.

– Как ты смеешь говорить о том, чтобы оставить занятия по музыке?

Это был отец. Он стоял в дверях своего кабинета, без пиджака, без галстука, в наполовину расстегнутой рубашке, весь потный и с неестественно застывшим взглядом.

– Что, прости? – переспросил Вольфганг.

– Как ты смеешь СОМНЕВАТЬСЯ В СВОЕМ ТАЛАНТЕ? – Эти слова отец буквально прокричал так громко, что Вольфгангу показалось, что от этого крика закачалась крыша и затряслась земля под его ногами.

Вольфганг вздрогнул. Любой бы вздрогнул на его месте.

– Что? – прошептал он, снял кофр с виолончелью и выставил его перед собой, как будто собирался прикрываться им, словно щитом.

– Да как ты смеешь даже ДУМАТЬ об этом?… – Отец задохнулся от крика. Его лицо побагровело, глаза сузились и смотрели как маленькие шарики из холодного, темного стекла. – Как ты смеешь даже думать о том, чтобы бросить виолончель? Скажи мне, сын мой. Скажи, с чего ты вдруг пришел к этой мысли? Скажи, кто тебя надоумил?

Дверь в кабинет резко распахнулась – то ли от сквозняка, то ли от силы звука, то ли от какого-то неосторожного движения, Вольфганг не знал. Но с искренним ужасом наблюдал он творившийся в комнате беспорядок. Бумаги, пластинки, диски и кассеты, все вперемешку валялось на земле, как будто по ним прошлось татаро-монгольское войско или кто-то обезумевший вымещал на них свою злость.

Мама стояла на середине лестницы, ее лицо было белым как мел.

– Ричард, только, пожалуйста, успокойся, – взмолилась она.

И тут до Вольфганга наконец дошло, что произошло.

– Значит, Егелин позвонил вам.

– Да, он позвонил. Конечно же, он это сделал. Он должен был сделать это еще раньше, тогда дело, быть может, не зашло бы так далеко. – Отец перешел с крика на почти беззвучный шепот, что на самом деле было еще страшнее. – Он рассказал мне, что ты не занимаешься. Что ты утверждаешь, что играешь только для того, чтобы угодить мне. Угодить мне! Неужели тебе не ясно, что я отдал все, что мог, только бы ты стал музыкантом. Благодаря мне твой невероятный музыкальный талант развивался в уединении, я защитил его от алчного, жадного до сенсаций мира, который потерял всякое представление о настоящих ценностях, который жаждет только пощекотать себе нервы, чтобы было о чем поговорить на следующей вечеринке или что показать в телевизионной передаче. Но ты не платишь мне благодарностью за то, что ты смог развивать свои способности, мы поддерживали тебя, нет, ты собираешься безжалостно растоптать все, что мы для тебя сделали. А ведь твой отец мог бы стать дирижером, а мать – певицей, если бы у них была такая возможность, как же ты можешь сомневаться в том, что у тебя есть музыкальный талант? – Из его глаз сыпались искры. – Кто тебя надоумил? Эта девочка?

По телу Вольфганга пробежал ужас, как будто кто-то проткнул его насквозь, сверху вниз, раскаленным добела копьем. Это был ужас, который лишал его дара речи, почти физическая боль.

– Свеня-то тут при чем? – прокричал он.

– Ричард, – еще раз одернула отца мать.

Отец яростно отмахнулся от них, даже не взглянув на своего сына.

– Ты никогда больше не увидишь эту девочку, – приказал он.

– Я вижу ее каждый день, – возразил Вольфганг. – Она ходит со мной в школу.

– Мне все равно. Ты больше никогда ее не увидишь. Даже если ради этого мне придется перевести тебя в другую школу!

Вольфганг хотел было возразить, но сдержался и промолчал, когда увидел выражение глаз своего отца. Доктор Ричард Ведеберг никогда не бил своего сына; сколько Вольфганг себя помнил, отец ни разу в жизни не поднял на него руки. Но теперь, прямо в эту секунду, на фоне развороченного кабинета он выглядел так, что было понятно: если дело зайдет слишком далеко, может случиться и это.

Пока же все ограничилось домашним арестом. Вольфгангу разрешалось ходить в школу и, конечно же, на занятия по музыке, но сразу после Урока, в строго определенное время, он обязан был возвращаться домой. Запрещались гости и долгие телефонные разговоры, вместо этого он обязан был играть на виолончели по четыре часа в день, и с началом весенних каникул это время увеличивалось.

Отец снова вернулся на полный рабочий день в клинику, потому в течение дня его не было дома, но в том, что касалось соблюдения всех этих предписаний, мать была так же непоколебима, если еще не строже отца. Она даже настояла, чтобы, играя на виолончели, он держал дверь открытой, что делало трюк с кассетой невозможным: когда звук не был приглушен закрытой входной дверью, разницу мог бы уловить даже непосвященный.