Читать книгу - "Сон Брахмы - Роман Светлов"

Впрочем, разговор был не слишком содержательным. Референт спрашивал о том, как Иоанн реставрировал церковь, где находил финансирование, кто был его главным спонсором. Иоанн регулярно составлял подобные справки, отчитываясь о поступлениях и тратах, так что бухгалтерия Патриархии знала все. Референт то ли проверял Иоанна, то ли пытался узнать только ему одному понятные детали.

– Вам удастся снова найти деньги на ремонт? – спросил наконец Консельеро.

– Уже ищем, – отец Иоанн предпочитал не распространяться о своих усилиях.

– Едва ли дадут во второй раз.

– Смотря кто. У меня хорошие отношения со многими людьми в Алексеевской. Они уже выразили сочувствие беде.

– Сочувствие? – брови Консельеро насмешливо поднялись. – Надеюсь, Господь оценит ваш оптимизм.

– Это не оптимизм, а уверенность, – твердо сказал Шереметьев-старший. – К Рождеству перекроем времянкой выгоревшую крышу. Буду молиться, чтобы разрешили провести службу…

– На свои силы рассчитываете?

– На Божью помощь. На епархию. На общее понимание ситуации.

– Общее понимание ситуации… – протянул референт. – Вы, наверное, догадываетесь, что оно меняется. И лучше быть осведомленным об изменениях из первых уст.

– То есть из ваших.

– Я постараюсь передать мнение, сложившееся в настоящий момент, с наименьшими искажениями.

Консельеро сложил руки на груди и с той же насмешливой ленцой начал объяснения.

Монастырским подворьям перед Миллениумом было непросто. Деньги шли на ремонт самих монастырей, дарения, которые совершали верующие в подворья, обычно были, так сказать, адресными, предназначенными для самих монастырей. Большинство из подворий годами стояли в лесах. Церквям белого духовенства было значительно легче. Поэтому возник план забрать несколько подворий у монастырей. Когда пришло сообщение о пожаре в Алексеевской, авторы проекта сочли это подарком. Патриарху не раз и не два намекали на халатность настоятелей подворий, на неспособность монахов обеспечить сохранность и, так сказать, эксплуатацию храмов. Гибель старинных фресок в церкви Александра Невского, фресок, которые пережили даже советское время, только усилило негативное впечатление.

– Говорят, там было изображено что-то такое… – референт неопределенно щелкнул пальцами в воздухе. – Я уж не знаю и не хочу в это вникать. Но даже те, кто сейчас твердит о послании, которое мы, мол, утеряли, согласны, что во времена советской власти про ценность этих фресок просто забыли. Так бывает. К сожалению, – а быть может, и к счастью. В итоге вас не поставили в известность, когда назначали в Алексеевскую.

По зрелом размышлении в Москве согласились, что халатности и некомпетентности со стороны настоятеля не было. Следователи – хотя и действовали без энтузиазма – также были вынуждены признать: скорее всего – поджог.

– Имейте в виду: это ничего не значит. Милиция не станет напрягаться в поисках преступников, если Патриархия не будет нажимать на нее. И вот здесь имеется затруднение.

Консельеро на минуту задумался.

– Патриархия не хочет проявлять усердие. Как бы вам сказать… Слишком явное, я бы сказал – акцентированное, внимание к погибшим фрескам может поставить нас в ложное положение. Одно дело – погибшие раритеты, а другое – раритеты, изображающие что-то такое… – вновь неопределенный щелчок в воздухе. – Двусмысленное. Двусмысленность – соблазн. Сколько сект возникло из-за всяких двусмысленностей в переводах Писания, в словах иерархов, в фантазиях писателей и историков!

Патриархия желала, чтобы к расследованию вокруг пожара больше не привлекалось ничье внимание. Поэтому пусть милиция изображает свои следственные действия; если найдет поджигателей через несколько лет – даже лучше. Время пройдет, о «послании» забудут. Дело так и не станет громким.

– Вы согласны, что это разумно?

– Согласен, – после некоторого раздумья ответил Шереметьев.

– Ваш коллега, архимандрит Макарий Новиков, слишком усердно взялся выполнять наше поручение. От лица многих людей я приношу извинения за его настойчивость.

– Он был корректен.

– Не сомневаюсь. Но он не любит доверять людям – да, именно так бы я определил особенность его натуры. И вы наверняка это почувствовали.

Иоанн кивнул.

– К тому же он сам увлекся тем, что было изображено на фресках, стал воображать тайны Мадридского двора, говорить загадочно. Ходил к искусствоведу, который когда-то занимался фресками – к тому, которого нашел ваш сын и который сегодня ночью скоропостижно скончался.

– Скончался? – Шереметьев подскочил на месте.

– То-то и оно. – Взгляд Консельеро стал внимательным. – По всем признакам – естественная смерть, инсульт. Впрочем, вскрытия еще не произвели. Не приведи Господь, обнаружат что-то подозрительное – и это после визитов вашего сына, нашего Макария, да еще по поводу этих загадочных фресок. Нет, такого внимания нам не надо. Отец Макарий больше не занимается вашим делом. Его поблагодарили, и сейчас он пишет для меня отчет в одном из кабинетов по соседству. Едва ли вы захотите с ним встречаться.

Отец Иоанн очень хотел встретиться с церковным дознавателем, но промолчал.

– Уточню нашу позицию следующим образом: дело не закрывается, а забывается. Вы получаете возможность восстановить храм. Ударных темпов первых пятилеток не надо. Работайте спокойно и добросовестно. Как всегда.

Консельеро замолчал.

– Но ведь кто-то поджег мой храм, – не выдержал отец Иоанн. – И он может сделать это снова.

– Не думаю, что он будет вновь поджигать храм. Фресок-то уже нет. Опаснее то, что этот человек – или люди – могут заняться теми, кто их помнит.

– Вы предупреждаете об опасности?

– Можно сказать и так. Поэтому будьте осторожны. Вы ведь все равно станете искать поджигателя? Ну, не кривите душой, опытный чекист не может так просто оставить дело.

– Вы правы, – согласился отец Иоанн.

– Но это будет вашим личным предприятием. Умоляю, будьте осторожны. Не повредите – ни себе, ни Церкви. Если что-то случится с вами, для нас это будет удар… но виноваты во всем останетесь вы. Поэтому не привлекайте к себе внимания и обращайтесь лишь за той помощью, которую мы можем оказать, не нарушая конфиденциальности. – Консельеро встал со своего кресла. – Патриархия хочет знать, кто это сделал. Могу сказать с полной откровенностью – это были не мы.

* * *

Прошло всего два дня – кто бы мог предположить, что столько событий случится за это время! В квартире Олега Викторовича, помимо хозяина и Шереметьева-младшего, сидели архимандрит Макарий и отец Евпатий. Свет повсюду был выключен, шторы на окнах – задернуты. Переговаривались шепотом, прислушиваясь к любому звуку за окнами или за дверью.

У хозяина в руках был газовый пистолет, отец Евпатий сжимал электрошокер, «пожертвованный» некогда церкви одним из алексеевских бизнесменов. Отец Макарий и Матвей рассчитывали на собственные руки, понимая, что с серьезно подготовленными противниками ни газовые пистолеты, ни электрошокеры не помогут.