Читать книгу - "По ту сторону - Инга Андрианова"

Тугой порыв распахнул мне пальто. Сумка с вещами оттянула вмиг ослабевшую руку.

Я медленно шла по больничной аллее, и взъерошенные воробьи провожали меня хмурым взглядом.

Я почему-то не мерзла, не чувствовала приближения циклона, а он взял да и накрыл весь белый свет, запорошил мне голову и плечи.

Нет, я не жаловалась, не роптала, я знала: он что-то мне хочет сказать.

Снег путал волосы, заглядывал мне под ресницы и превращался в капельки росы.

Он медленно струился по щекам, и мне казалось, из души уходит свет, и холод остужает сердце.

Добравшись до постели, я тут же отдала швартовы. Причалила, спустя полсуток, когда из Владимира вернулась бабушка.

В тот вечер мы почти не говорили, просто сидели у окна и смотрели, как белое непроглядное полотно занавешивает силуэты прежнего мира.

Рано утром приехала Алла Васильевна, но не одна, а в сопровождении незнакомой тетки. Обе вели себя болезненно и напряженно.

Я поднялась им навстречу:

— Ну, что же вы так долго не звонили? Мы уже начали волноваться.

— Правильно, что начали, — хрипло отозвалась Алла, — умер Антон сегодня ночью.

Тут пришедшая тетка извлекла из воздуха стеклянный пузырек, ловко вытянула из него пробку и сунула бабушке под нос. Алла Васильевна замахала передо мной серым ватным тампоном. Бабушка заголосила, заметалась по дому, а я опустилась на диван и тупо уставилась в пространство.

Последующий мрачный ритуал напоминал мне черно-белый фильм сквозь мутное немытое стекло. Люди с настороженными лицами сновали взад — вперед, подсаживались, что-то говорили. Какое-то время перед глазами мелькала моя медицинская тетка, она то охала, то горестно вздыхала и, словно в старом анекдоте, сокрушалась: «Ну почему вы не сказали, что ему настолько плохо!». Ее смазливая дочка битый час исповедовалась мне, что залетела неизвестно от кого на чьей-то бурной вечеринке. Умные люди деликатно молчали, посетители попроще болтали без умолка, и сами того не ведая, уводили меня от реалий, снимали часть тяжести с моей души. Во всем этом скорбном бедламе спасало одно: среди нас, троих женщин, потерявших самое дорогое, не оказалось ни одной «страдалицы», с которой нужно было нянчиться, которую полагалось утешать. Мы стойко прятали горе внутри, вершили рутинный житейский обряд и смиренно готовились в путь. Бабушка взяла на себя все ритуальные расходы, оплатила фургон и дорогу до дома, чтобы похоронить отца на родине, доставить гроб к его последнему приюту.

В день отъезда в квартиру набился народ — знакомые и сослуживцы пришли проститься с телом. Снизу послышался грохот дверей, шарканье ног, тяжелая поступь…и четверо мужчин внесли продолговатый гроб. Толпа сомкнулась в плотное кольцо, я в ужасе попятилась назад. Мне показалось, что увидев отца, я окончательно уверую, мой разум не выдержит рухнувшей правды и поведет себя непредсказуемо и дико. Раздался чей-то сердобольный голос:

— Пропустите дочку к гробу!

Скорбящие дрогнули и расступились, В звенящей тишине я подошла к отцу, поцеловала его в лоб… и ничего не ощутила — лишь едва уловимый запах морга да обжигающий холод на губах. Передо мной был не отец — то, что лежало в гробу больше не являлось им по сути. Словно плохо нарисованный портрет, он не вызывал во мне чувств. В тот момент я отчетливо поняла, что формальный поцелуй формальной оболочки не может быть актом прощания, что горечь и боль, рвущие меня на части, никак не относятся к бренным останкам. Знала я и то, что диалог с крепко замороженным в дорогу телом так же нелеп, как разговор с самим гробом, в котором оно покоится, а внешние атрибуты горя и страдания — лишь часть той органичной мистификации, что призвана облегчить нам выход эмоций. Жалость к себе и тоска по иллюзиям — вот, что оплакивает большинство из нас. Горе, истинное горе приходит потом, когда жизнь без ушедшего становится невыносимой…