Читать книгу - "Путь Проклятого - Ян Валетов"

Он недолго пробыл у могилы.

Ему, всю жизнь ходящему оплечь со смертью, становилось неуютно на кладбищах. Хотя здешнее-то и кладбищем назвать было нельзя – ухоженное, как монастырский сад, опрятное, с аккуратными ровными рядами могил. Здесь даже смертью не пахло – пахло всего лишь поздними осенними цветами и влажным камнем.

Сопровождающий Филиппа немолодой монах был вежлив, но мрачен. Видно было, что ему не нравится водить за собой непонятного пришлого мирянина, но приказ исходил от настоятеля и деваться было некуда. Изображать радость, впрочем, тоже не было необходимости, вот он и не изображал, но и не маялся, пока Филипп стоял у надгробия, а шевеля губами, читал молитвы, вздрагивая рябым лицом от тика.

Остров нежился в последних осенних днях, как кот на солнышке, по ярким сиренево-желтым цветам ползали сонные трутни: коричневые, гладкие и ленивые. Изредка они перелетали с цветка на цветок, тихонько гудя, и снова принимались ползать по желтой сердцевине, пачкая брюшко тяжелой пыльцой.

Филиппу тоже хотелось присесть среди цветов, неподалеку от могилы Ираклия и посидеть, подумать. Определенно, мир без наставника, отличался от того мира, в котором Легат Ираклий был. В этом новом мире Филиппу было не к кому обратиться за советом, не на кого опереться. Он должен был полагаться только сам на себя. Оказалось, что осиротеть в любом, даже самом что ни на есть зрелом возрасте – очень неприятная штука.

Прислушиваться к монотонному бормотанию у себя за спиной Филипп не стал – различимы были только отдельные слова, остальное сливалось в ровный гул – отметил про себя, что сопровождающий уже в третий раз читает одно и то же.

«Здесь все началось, здесь все и окончится, подумал Филипп спокойно. Когда-нибудь я тоже приеду сюда, отец. Приеду, как ты – почувствовав, что пришла пора заканчивать земные дела. Приеду один, спрятавшись от всех, словно кот, который, учуяв скорую смерть, уходит умирать подальше от глаз, и лягу в землю неподалеку от этой могилы. И если у тебя хватит терпения меня дождаться, мы о многом поговорим, наставник. Мы так мало говорили друг с другом при жизни…»

Легат встал, и монах облегченно вздохнул.

– Мне также поручено передать вам письма и бумаги, – сказал он негромко. – Следуйте за мной, мой господин.

В мирное время носить оружие в стенах обители было запрещено, поэтому на входе Легат протянул меч одному из монастырской стражи и, когда клинок с ножнами скрылся из глаз, недовольно покачал головой. Монах смешно косолапил впереди и постоянно оглядывался, словно опасаясь, что Филипп куда-то убежит.

Перед небольшим грубо сложенным домиком, стоящим в глубине двора, сопровождающий приостановился и указал рукой на дверь.

– Все, что оставлено на столе, – пояснил он и дернул щекой, – ваше. И ларец. Настоятель сказал – можете брать.

Филипп кивнул и прошел вовнутрь, пригнувшись, чтобы не зацепить низкую притолоку. Сомнительно, чтобы решение о передаче ему бумаг принимал настоятель. Связь Легиона с церковью никогда не была очевидной. Для настоятеля Ираклий был гостем, скорее всего, с рекомендательными письмами, но, несомненно, человеком посторонним. А вот приезжий, похожий на дака… Тот мог отдавать приказы, вполне мог. Предварительно ознакомившись с бумагами, порывшись в ларце… Что ж, спасибо ему за это – в его власти было и ничего не отдавать.

В домике оказалось на удивление светло. Выходившее на западную стену окно было приоткрыто, широкая кровать из оструганных досок опрятно застелена одеялом из овечьей шерсти. На аккуратно сколоченном столе лежали несколько свитков, стояла бронзовая чернильница и огарок свечи на глиняном блюдце. В изголовье кровати притаился дорожный ларец Ираклия, темный от времени и тяжелый, как кусок металла.

Перстень Легата монахи, омывавшие тело перед похоронами, сняли и оставили на столешнице, на куске ткани. Покрутив массивное кольцо в руках, Филипп надел его на безымянный палец. Перстень пришелся впору, словно новоиспеченный Легат всегда носил этот тайный символ власти на правой руке. Усевшись за стол, он просмотрел бумаги Ираклия: ничего, что касалось бы деятельности Легиона, сплошь хозяйственные записи. И лишь потом заглянул в ларец.

Небольшой красиво инкрустированный кинжал, гемма с женским профилем – на вид очень старая, серебряное тусклое зеркало, пядь светлых волос, перехваченных красной нитью…

Наброски на обрывках пергамента, сделанные тушью из каракатицы – рисунки в несколько линий, похожие на эскизы к фрескам в греческом стиле.

Профиль кудрявого мальчишки с курносым вздернутым носом…

Мальчишка в анфас – широко расставленные глаза, вихры, спадающие на лоб, щербатая улыбка…

Девушка, волосами которой играет ветер…

Галера под парусом…

Незаконченный силуэт девушки – той самой, чей профиль был на первом эскизе – Филипп мог за это поручиться…

Гребень волны и висящая над ним в восходящем потоке чайка…

Скупые линии. Едва заметная штриховка, нервный пунктир, лишь обозначенная тень… Странно, но эти небрежные рисунки были настолько живыми, что Филипп немедля пересмотрел их еще раз.

Рисунков оказалось немало: некоторые совсем истрепались, некоторые явно были сделаны совсем недавно, но все они, несомненно, вышли из-под одной руки.

Лица. Фрагменты пейзажей. Узкая кошачья морда. Ворон. Оскалившийся пес. Щенок, гонящийся за хвостом. Дельфины, взмывшие над волной. Рыбачьи лодки на воде в бухте. Опять курносый мальчишка…

С куска пергамента на Филиппа смотрел Спирос. Он сам смотрел на себя через сорок прошедших лет, истончивших края рисунка, расчертивших морщинами и шрамами кожу Легата, покрывших его душу коркой, толстой, как кожа боевого слона.

Кудрявый мальчишка.

Скуластый юноша, по-монашески остриженный «под горшок».

Молодой мужчина, упрямо склонивший голову.

Девушку Филипп не знал. Никогда не видел, он мог бы вспомнить почти каждого из тех, с кем сталкивался за последние двадцать лет, а ее не помнил.

Если сам он на рисунках взрослел, то она оставалась молодой. Ираклий повторял ее профиль десятки раз, словно пытался запомнить, потом рисовал полупрофиль, потом силуэт… Менялись сюжеты, пейзаж вокруг, но девушка оставалась юной и красивой. И волосами ее все время играл ветер.

Легат снова достал из ларца прядь светлых волос, перевязанных красной нитью, и на мгновение закрыл глаза.

Ничего.

Кем была она в жизни сурового командира Легиона?

И была ли она в его жизни? Может быть, просто прошла рядом, скользнула, оставив после себя почти незаметный след?

Филипп лег на застеленную кровать, прямо поверх одеяла, и неподвижно пролежал несколько минут. Было очень тихо, как бывает на островах осенью, когда звуки исчезают, растворившись в дыхании остывающего моря.

Лопнула беззвучно последняя нить, соединяющая его с прошлым.