Читать книгу - "Монреальский синдром - Франк Тилье"

На аккаунте скопилось семь новых предложений. Изучив их, она сразу же выкинула пятерых, а двоих: брюнетов сорока трех и сорока четырех лет — оставила для дальнейшего рассмотрения. Уверенность в себе, которую излучали сорокалетние самцы, была для нее одной из основных приманок — как свидетельство внутренней силы и надежности, как гарантия того, что этот мужчина не бросит тебя ради первой попавшейся свистушки.

Люси вышла на площадку, ощущая затылком легкий холодок, сунула в замочную скважину ключ, попыталась запереть квартиру. И почувствовала, что, когда она пробует закрыть дверь на двойной оборот, ключ в замке будто обо что-то трется, будто за что-то цепляется. Она наклонилась, внимательно изучила и ключ, и замочную скважину, снова вставила ключ и снова попыталась запереть дверь. Ага… Запереть-то на этот раз удалось, но — преодолевая сопротивление, что странно. Раздосадованная, она отперла дверь и вернулась в квартиру. Осмотрела гостиную, прошлась по другим комнатам. Проверила шкафы, где хранились диски с фильмами и книжки. На первый взгляд все в порядке, все как было, так и есть… Разумеется, ей сразу вспомнился призрак из дома Людовика. Почему бы этому призраку, сделав обыск там и запомнив номер ее машины, не приехать потом к ней? Впрочем, любой другой на ее месте решил бы, что замок уже старый, и пора его смазать… Люси улыбнулась, пожала плечами и вышла наконец на улицу. Хватит уже психовать из-за ерунды! И все-таки, отчалив, она еще долго смотрела в зеркало заднего вида и радовалась тому, что этот странный фильм у Клода Пуанье, стало быть, в безопасности.

Поездку по тряским бельгийским дорогам до Льежа в стареньком автомобиле без кондиционера вполне можно было назвать подвигом, тем не менее она добралась без остановок и сразу нашла нужный дом. Дверь ей открыл Люк Шпильман, нижняя губа которого оказалась украшена совершенно омерзительным пирсингом…

— Это вы мне звонили?

Люси кивнула и показала служебную карточку со своей фотографией и полоской цветов французского флага наискось. Цель визита она объяснила еще по телефону, сославшись на часть правды: один из фильмов, купленных у Шпильмана Людовиком Сенешалем, заинтересовал полицию, поскольку содержит сцены насилия.

— Да, это я звонила. Можно войти?

Люк торчал в дверях и пялился на нее свинячьими глазками. Волосы у него на голове стояли дыбом, можно было подумать, перед ней Билл Каулиц из группы «Токийский отель».

— Ладно, пойдемте, только не говорите, что мой отец имел отношение к каким-то темным делишкам.

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Они спустились по ступенькам в просторную комнату с верхним светом. Сквозь стекло в крыше было видно ясное синее небо, и Люси почудилось, что она попала в гигантский виварий. Люк Шпильман откупорил для себя бутылку пива, гостья попросила стакан воды. Кто-то в доме играл на каком-то музыкальном инструменте, нотки — легкие, чарующие — словно бы танцевали в воздухе.

— Это кларнет. Моя подружка играет.

Удивительно! Люси скорее представила бы себе его с девушкой, осваивающей электрогитару или даже ударные. Она решила не тянуть резину и перешла прямо к делу:

— Вы жили с отцом?

— Временами — да. Мы почти не разговаривали друг с другом, но у него никогда не хватало духу выставить меня за дверь. Вот я и мотался между этим домом и квартирой подружки. А теперь, когда его уже нет, думаю, сделал окончательный выбор.

Люк оторвался от своего семиградусного «Шиме Руж» и поставил наполовину опустошенную бутылку на стеклянный столик рядом с пепельницей, где лежали окурки косячков. Люси пыталась разобраться, что он за человек, этот дурачок: мальчишка явно строптив, упрям, скорее всего, избалован с детства. Похоже, недавняя кончина отца не слишком его опечалила.

— Расскажите мне об обстоятельствах смерти вашего отца.

— Так я ведь уже все рассказал полиции, и что тогда…

— Пожалуйста!

Он вздохнул.

— Я в это время был в гараже: когда старик продал машину, туда отправили все музыкальные инструменты. Ну и сочиняли мы тогда с подружкой и приятелем втроем одну композицию… А примерно в полдевятого вечера… может быть, в двадцать пять минут девятого… я услышал в доме какой-то грохот. Сперва побежал сюда, потому что в это время показывают новости, а мой отец во время новостей никогда бы на шаг не двинулся от телевизора. Да, точно, сначала я, значит, прибежал сюда, а когда в кресле его не оказалось, поднялся на второй этаж и увидел, что открыта дверь на третий, то есть на чердак. Мне это показалось очень странным.

— Почему?

— Потому что моему отцу было уже за восемьдесят. Двигался-то он еще неплохо, даже выбирался иногда побродить по городу или ходил в библиотеку, но наверх никогда не поднимался — слишком крутая у нас тут лестница. Если ему надо было принести с чердака какой-нибудь фильм, он всегда просил об этом меня.

Люси поняла, что напала на след. Что-то случившееся внезапно и совершенно непредвиденное заставило старика Шпильмана изменить обыкновению и подняться на чердак самому, не прибегая к помощи сына.

— А дальше, уже на чердаке, что было?

— Там я и обнаружил его тело — у подножия стремянки.

Люк уставился в пол, зрачки его были расширены. Но доля секунды — и он взял себя в руки.

— Из головы у него текла кровь, он был мертвый. Мне было так странно видеть его неподвижным, застывшим с открытыми глазами. И я сразу же вызвал скорую помощь.

Парень твердой рукой, не давая чувствам вырваться наружу, взял со столика бутылку с остатками пива. Вполне может быть, что Люк, поздний ребенок, видел в своем родителе всего лишь неуклюжего старца, не способного поиграть с ним в футбол… Люси показала на портрет пожилого мужчины с суровым взглядом черных глаз. Да и сам он был, казалось, весь такой суровый, такой прочный — прямо как Великая Китайская стена.

— Это он?

Шпильман-младший кивнул, сжимая двумя руками бутылку.

— Ну да, папаша в полном расцвете сил. Когда был написан этот портрет, я еще и на свет не родился. А представляете, ему тогда уже пятьдесят стукнуло!

— Чем он занимался?

— Работал хранителем в ФИАФ, Международной федерации киноархивов, и постоянно рылся там в архивных материалах. Видите ли, цель ФИАФ — сохранить кино разных стран, а мой отец увлекался кино всю свою жизнь. Кино — вместе с историей и геополитикой ста последних лет — было главной его страстью. Любые войны, включая холодную, любые конфликты, шпионаж, разведка и контрразведка… Он на всем этом не одну собаку съел… — Люк поднял глаза: — Вы сказали по телефону, что есть какие-то проблемы с одним из фильмов с чердака?

— Есть. Думаю, именно за ним ваш отец в тот вечер и поднимался туда. За короткометражкой пятьдесят пятого года, которая начинается с того, что женщине разрезают глаз. Вам это о чем-нибудь говорит?

Шпильман-младший помолчал, подумал.