Читать книгу - "Гротеск - Нацуо Кирино"

Впрочем, и то и другое маловероятно. Скорее всего, они останутся в Берне. Матери нет? Ну и что. И меня к себе выписывать не будут. Мы же с Юрико — как кошка с собакой. Из письма матери я поняла, что в Берне ей было одиноко. Как затесавшейся в европейскую семью азиатке. Я в который раз вздохнула с облегчением: как же хорошо, что я с ними не поехала.

Но я рано успокоилась — тут же, через несколько минут, опять зазвонил телефон. То была Юрико.

— Алло! Это ты?

Я давно не слышала ее голоса. Он звучал хрипло, как у взрослой, потому что она говорила шепотом, словно боялась, что ее кто-то услышит.

— Мне некогда, в школу ухожу. Что тебе надо? — раздраженно спросила я. Нет у меня времени на разговоры.

— Мама умерла, а ты в школу? Ну даешь! И на похороны, слышала, не едешь? Это правда?

— Не еду. И что?

— А то! Папа говорит, у нас будет траур. Я отпросилась в школе на несколько дней. И на похороны пойду, естественно.

— Делай как знаешь. Я лично иду в школу.

— Бедная мамочка!

Юрико осуждала меня. Я рвалась в школу вовсе не потому, что мне этого ужасно хотелось. Тому была особая причина. По моему наущению изнывавшая от обиды Кадзуэ собиралась в тот день выяснять отношения с нашей классной на предмет того, по какому праву с ней так несправедливо обошлись в группе поддержки. Сомневаюсь, что до нее в женской школе Q. кто-то поднимал такой вопрос. Разве я могла себе позволить не присутствовать при таком важном событии?

Это вовсе не значит, что оно было мне важнее смерти матери. Но мне хотелось своими глазами увидеть, что получится у Кадзуэ. Ведь это я ее надоумила обратиться к классной. А мать… Ее ведь не оживишь, если я устрою себе каникулы. И все-таки я решила расспросить Юрико о матери.

— Что, у нее в последнее время отклонения какие-то были?

— Угу. С нервами что-то, — плаксиво проговорила Юрико. — Она все жаловалась, что рис дорогой, а сама каждый день столько его варила, что не съесть. Знала, что отца это раздражает, и все равно варила ему назло. А бигос перестала ему готовить. Ворчала, что такой едой только свиней кормить. Потом из дома перестала выходить. Сидела в своей комнате в темноте, без света. Прихожу домой, думаю, нет никого, зажигаю свет — а она сидит за столом с широко открытыми глазами. Просто жуть берет! Посмотрит, посмотрит на меня и спрашивает: «Чей ты ребенок?» Правду сказать, мы с отцом уже не знали, что с ней делать.

— Она мне писала… как-то странно. Вот я и спросила.

— Писала? И чего? — Юрико разбирало любопытство.

— Ничего особенного. А ты зачем звонишь?

— Посоветоваться надо.

Это что-то новенькое. Я насторожилась: что-то тут не так. За окном еще больше потемнело, и дождь припустил как из ведра. Вымокну до нитки, пока доберусь до станции, подумала я.

Поняв, что к классной мне уже не успеть, я опустилась на татами. Дед настелил в маленькой комнате газеты и перетаскивал туда с балкона бонсай. Дверь на балкон была открыта, и комнату наполнял шум дождя. Я заговорила громче:

— Слышишь? У нас ливень. Настоящий потоп. Вон как шумит.

— Ничего не слышу. А ты слышишь? У нас тоже шум. Отец плачет.

— Не слышу.

Сестры, всего несколько часов назад оставшиеся без матери, вели странный разговор через десять тысяч километров, отделявших их друг от друга.

— Послушай, я не могу больше здесь оставаться, после того как она умерла, — заявила Юрико.

— Почему? — воскликнула я.

— Отец наверняка женится снова. Я точно знаю. Встречается с одной девицей. Она работает на фабрике. Турчанка. Отец думает, что никто ничего не знает, хотя на самом деле знают все. И Карл, и Анри. Все. Знаешь, что Анри сказал? Что турчанка беременна как пить дать. Так что отец скоро женится. Если так, мне тут делать нечего. Я возвращаюсь в Японию.

Вот это новость! Я вскочила. Юрико возвращается? Я-то думала, что отвязалась от нее! А выходит — всего на четыре месяца.

— И где ты собираешься жить?

— А у вас нельзя? — попробовала под лизаться Юрико.

Я посмотрела на деда, заносившего в комнату свои деревья, на его промокшие под дождем плечи и отрезала:

— Исключено.