Читать книгу - "Грязные деньги - Анна и Петр Владимирские"

— Александр Петрович как только подъедет, сразу пусть зайдет ко мне, — сказала Даша и подошла к своему кабинету.

Ее ждали двое парней, внешне похожих друг на друга, как братья-близнецы. Одинаково коротко стриженные, в одинаковых черных костюмах, с общим совершенно равнодушным выражением лица. Они прошли вслед за Дашей. Усевшись напротив, один сказал:

— Сергей Тарасович велел, когда вернетесь из отделения, чтобы связались с ним.

Даша набрала знакомый номер. Трубку взяли на третьем гудке. Вместо приветствия Чернобаев спросил:

— Как ты собираешься со мной рассчитываться?

Это «ты» совершенно сразило Сотникову. Она никогда не переходила с заказчиками определенную черту. Даже когда те становились постоянными клиентами и друзьями ее рекламного агентства. Более того, она и сотрудникам своим никогда не говорила «ты». По ее представлениям, «тыканье» было признаком слабого руководителя.

— Я задал вопрос. Сотникова, ты что, оглохла?

— С каких пор мы на «ты»? — спросила Даша, преодолевая слабость.

— С тех самых, как ты или кто-то из твоих украл у меня черный жемчуг.

— Сергей Тарасович, я вам клянусь, мы к вашей драгоценности не прикасались! — Голос Даши дрогнул, на глаза навернулись слезы, и Даша поспешно отвернулась от посетителей. Нервы, с утра вымотанные в милиции, уже не выдерживали нагрузки.

— Не пытайся меня разжалобить. Кроме тебя и твоих мальчиков-девочек, у меня в доме никого чужого не было.

— А телохранитель?

— Молчи и слушай! Повторяю, никого чужого, кроме твоих. Тимур свой человек. Я вообще не намерен разбираться, пусть менты разбираются. Значит, мои условия такие: я жду три дня. Если через три дня не принесешь мне кольцо либо триста тысяч долларов, пеняй на себя.

— Но за что? За что вы со мной так? — Она вся дрожала с ног до головы. По щекам текли слезы.

— Все. Время пошло. — Голос в трубке стих.

Она опустила телефон на стол, невесомый прямоугольник показался ей пудовой гирей. В этот момент вошел Александр Романенко. Он увидел одинаковых посетителей, посмотрел на Дашино побледневшее лицо и, быстро оценивая ситуацию, спросил:

— Что у нас плохого?

Но мальчики-близнецы не дали Сотниковой ответить. Они поднялись, подошли к Дашиному рабочему столу, и тот, что велел ей позвонить Чернобаеву, сказал:

— Вы лучше решите за это время вопрос так, как вам сказал Сергей Тарасович. Иначе будет плохо и вам, Дарья Николаевна, и вашим людям.

На фоне непривычно хамского тона олигарха подчеркнутая вежливость его коренастых сотрудников была особенно страшной. Они вышли из кабинета.

Романенко, ничего не знавший о последних событиях, хмурым взглядом проводив посетителей, удивленно посмотрел на Сотникову:

— Дашуня, во что мы вляпались?

Она чувствовала, что может сорваться и закричать. Виски опять ломило, и еще появился противный звон в ушах. Больше всего хотелось проснуться, и чтобы никакого Чернобаева, никакой кражи не было в радиусе трехсот тысяч километров. Трехсот тысяч…

— У тебя есть триста тысяч долларов? — спросила она с трудом, не глядя на Александра. Он присвистнул и опустился в кресло. — Тогда лучше выйди и не мешай. Я буду звонить своему компетентному знакомому. — Даша принципиально не употребляла слово «крыша», да его сейчас никто уже и не употребляет. Все знали, понимали и оказывали друг другу «консультационные услуги». За проценты.

Романенко вышел в офисную кухню, осторожно прикрыв за собой дверь, облокотился на подоконник и выглянул на веранду, во дворик-сад. Здесь, в обычно закрытом стеклопакетами от ветра и непогоды пространстве, в тишине всегда хорошо было покуривать и обсуждать разнообразные проблемы. Отличное место для рекламного агентства, да и вообще для работы.

Однако сейчас арт-директору было не до красот окружающего пейзажа.

* * *

Рабочие на стройке теперь на свои места выходили далеко не все: несколько человек притворялись больными. Уговоры и угрозы ничего не дали, упрямцы стояли, вернее, лежали на своем. Все понимали: они на самом деле выжидают, готовятся удирать. Остальные пока держались, хотя страх заражал и их. Пока ничего не случилось, однако напряжение от этого еще больше росло. Каждый вроде занимался своим делом: начальники покрикивали, оформляли кучу документов на материалы, нормировали рабочих. Мастера следили за сегодняшним планом работ, чтобы не было отставания, ругались с начальниками участков. Все работали и в то же время ждали. Некоторые в открытую наливали стакан водки, выпивали и продолжали работу. Начальства боялись меньше, чем нечистой силы…

А погода, между прочим, как будто пропиталась предчувствиями и немножко сошла с ума. Резко похолодало, и поднялся ветер. В воздухе носились листья, птицы, пыль. Ветер все усиливался, гулко гудел внутри конструкций. Краны скрипели. Старший смены долго смотрел вверх, вздохнул и велел крановщикам слезать вниз. Высотные работы на сегодня были прекращены.

Так прошел рабочий день. Ветер ослабел, но стало еще холоднее. Ночная смена оказалась немногочисленной, и от этого рабочим было не по себе. Они то и дело устраивали перекур, трое напились до полного остолбенения, и их отправили в вагончики спать.

Без двух минут полночь, как обычно, донесся слабый перезвон колоколов Владимирского собора. А ровно в двенадцать раздался ужасный грохот. И рабочих, и тех, кто отдыхал, мгновенно пронзил ужас, охватила паника. С душераздирающим стоном и скрипом наклонялись и падали бетонные колонны, рвалась и лопалась металлическая арматура, оглушительно бабахнул о землю многотонный куб стройки, выл и скрежетал металл изуродованных ударом башенных кранов!.. Все это было явственно слышно в чудовищном, пронзившем все пространство звуке.

Сбивая друг друга с ног, прочь от строящегося здания побежали рабочие. В ужасе проснулись те, кто спал в вагончиках, и высыпали наружу прямо в трусах. Вся толпа помчалась за ворота. Охранники были уже там. Несколько человек по пути упали, на них наступали тяжелыми ботинками и бежали дальше. Жуть затопила души и мозг людей до самых краев, каждый спасал только себя, от личности остались лишь инстинкты и рефлексы.

Никто ничего не говорил — просто не успели. С момента внезапного грохота прошло секунд десять. И тут наконец подняли головы — осмотреть разрушения.

— Ни… себе… Твою… мать!..

Краны стояли как ни в чем не бывало. Бетонные столбы, все перекрытия, коробка первых этажей и торчащая вверх арматура последних — все было на месте. То есть вообще ничего не сдвинулось ни на сантиметр. Даже мешки с цементом у фундамента, даже пакеты с мусором у ворот.

Картинка была достойна камеры какого-нибудь Тарантино. Ночь, на улице столпились разнообразно одетые и раздетые люди, все они смотрят вверх и друг на друга, лица белые, неподвижные или искаженные ужасом. Кто-то непрерывно матерится, кто-то разрыдался и схватился за голову. Его взяли за плечи: видимо, человеческие чувства начинали постепенно включаться. И страшным диссонансом, просто невероятным контрастом мелодично перезванивались вдалеке колокола Владимирского собора, заканчивая возвещать наступление полночи.