Читать книгу - "Смерть от воды - Торкиль Дамхауг"

Таге все еще произносил ее имя на этот странный шведский манер. Они так к этому и не привыкли. Она помнит, что подумала в тот день, пятнадцать лет назад, когда он впервые к ним пришел: «Тот, кто так странно произносит мамино имя, в наш дом не переедет». Но это не помогло.

Таге никто не ответил, и он крикнул еще раз, добавив:

— Это Лисс.

Лисс услышала какой-то звук в гостиной. Мать стояла в дверях, измученная и ненакрашенная. Она смотрела, разинув рот, но взгляд был далеко.

— Лисс, — пробормотала она и осталась на месте.

Лисс стащила полусапожки, шагнула через порог в коридор. Заранее решила обнять маму, но тут у нее ничего не вышло.

— Ты здесь. — Мать подошла и схватила ее за руку, будто хотела удостовериться, что глаза ее не обманывают. — Вот видишь, Таге, она приехала.

— А я другого и не говорил, — заявил Таге и оглядел прихожую. — А где вещи?

— Какие вещи?

— Чемодан или сумка.

— Я просто уехала.

— Вот как, — констатировал Таге.

Он был старшим преподавателем социологии, если, конечно, наконец-то не получил должность профессора, на которую подавал сотни раз. Он всегда все констатировал, прежде чем позволял себе выразить мнение.

Они сидели в гостиной. Сказано было не так много. Лисс повторяла, что не могла сидеть спокойно в Амстердаме и ждать. Мать только кивала, особо не слушая. Казалась еще дальше, чем когда Лисс вошла в дом. Наверное, приняла какие-нибудь успокоительные. Так на нее не похоже, она никогда не притрагивалась к таблеткам. Но теперь веки были тяжелыми, а зрачки маленькими.

Таге удалился на кухню, чтобы «подогреть кое-какие остатки», хотя Лисс сначала отказалась. Он хотел принести еду в гостиную, но она предпочла поесть на кухне. Он сел рядом с ней. Мать осталась на диване. Она листала газету, слушала Лисс.

— Ты на сколько приехала? — интересовался Таге.

Будто на этот вопрос можно ответить.

— Как получится.

Он кивнул, очевидно, понимающе.

— Расскажи, что знаешь о Майлин, — попросила она.

Впервые, зайдя в дом, она произнесла ее имя. На этой кухне, где они с Майлин вместе сидели с детства. Лисс не знала, что она помнит на самом деле, а что помнит по старым фотографиям, но она представила себе, как они сидят за этим сосновым столом и завтракают, ужинают, вырезают, и приклеивают, и бросают фишки.

— Она, кажется, в четверг пропала?

Таге потер кончик носа:

— Ее никто не видел со среды. Насколько мы знаем.

—: Что ты имеешь в виду?

Он покачал головой:

— Я не знаю, что имею в виду, Лисс. Я не вправе ничего иметь в виду.

— Я должна знать все. — Голос ее звучал подавленно.

Таге снял очки, протер их платком. Жир, наверняка брызнувший со сковородки, не стерся, а лег тонкой пленкой на очках. Он подул на них, чтобы они затуманились, снова протер, но и это не помогло.

— Она поехала на дачу, — сказал он, перестав протирать очки и надев их обратно. — Это было в среду вечером. Ты знаешь, она туда постоянно уезжает, когда работает над сложными проектами.

Лисс знала. Их общая дача, ее и Майлин. Отец оставил ее им.

— Она переночевала там, выехала поздним днем, кажется. Люди, которые шли в кафе, там, в лесу…

— Ванген, — сказала Лисс.

— Да-да. Ванген. Так вот, люди оттуда видели ее машину на парковке у…

— Бюстермусан.

— Они видели ее в среду вечером и на следующее утро. А днем она пропала.

— Куда-то она ведь поехала?

Образ Майлин, сидящей зажатой в остове машине в глубокой канаве. Или в горной расщелине. Мысленно Лисс искала ее по дороге, которую так хорошо знала.

— Мы нашли ее машину, — сообщил Таге. — Она стояла на парковке на улице Вельхавена у ее офиса. Видимо, она приехала туда днем в четверг. Она должна была участвовать в ток-шоу.

— Я читала в газете. Этот старый рок-проповедник Бергер.

Таге откашлялся:

— Никто из нас не понимает, зачем ей туда понадобилось. Мужик этот — тот еще говнюк, говоря на хорошем норвежском.

Лисс пожала плечами:

— Он хочет разрушить какие-то табу. Разве это так плохо?

— Дорогая Лисс, Бергер и его апостолы — мошенники от свободной мысли, — объявил Таге. — Но скоро уже никто не осмелится говорить это вслух. Страх получить клеймо неполиткорректного человека стал эффективнее любой цензуры, какую только могли изобрести диктатуры.

Очевидно, он оседлал своего конька. Таге подошел к холодильнику, достал пиво и два стакана.

— Прикрываясь разговорами об освобождении нас от старых предрассудков, они создают новые, которые намного хуже. — Таге, казалось, был раздражен — редкий случай. Он мог быть мрачным и ворчливым, но всегда умел скрывать злость. — Хуже всего, что молодежь его боготворит. Даже самые умные мои студенты смотрят на него как на революционера. Теперь ты подумала, что я старый хрен, который ничего не понимает в новой жизни, или, еще того хуже, что у меня нет чувства юмора.

Вообще-то, она всегда думала, что он — старый хрен. Но особую форму саркастичного интеллектуального юмора она за ним признавала. Он даже мог ее рассмешить своей игрой слов. И в целом он был человек добродушный. Просто он ей никогда не нравился.

— Бергер заигрывает с героином, педофилией и сатанизмом, переворачивая все представления о правильном и неправильном. Но я говорю студентам, Лисс, что мнение, высказанное публично, обязывает, это общественный поступок и значит совсем не то, что костюм, который ты выбираешь для выхода.

— Майлин хотела принять участие в его программе, — напомнила Лисс.

Таге глубоко вздохнул:

— У нее наверняка были лучшие намерения. Но я сомневаюсь, что ей удалось бы уйти оттуда, не убедившись, что право быть говнюком — первичное, если этим ты развлекаешь публику. — Казалось, он выплеснул давно сдерживаемую фрустрацию, отругав старого, отжившего рокера, которому разрешили торчать в телевизоре.

«Тот, кого такие вещи провоцируют, должен быть очень наивным, — подумала Лисс. — И норвежцем. Или шведонорвежцем. В Голландии такое уже давно не привлекает внимания».

Она дала ему выговориться, дожевывая еду. Потом прервала:

— Ты сказал, ее машина стояла припаркованной прямо перед офисом.

Таге подергал себя за бороду:

— Вероятно, она заехала туда, перед тем как идти в студию. Мы сели посмотреть программу, но, когда передача началась, ее там не было. А это дерьмо на палочке на ее счет еще и отпускал шуточки. Что она испугалась прийти и прочее бесстыдство.