Читать книгу - "Горгона - Валерий Бочков"

Официант, услужливо отодвинув стул, усадил меня, Америка сел справа. Выложил на стол сигареты и зажигалку. Узбек сонно оглядел меня, протянул руку через стол.

— Джамиль Мирзоев. Из Ташкента.

Я пожала. Представилась. Озноб, который колотил меня на пути от машины до ресторана, куда-то исчез. На его место пришла апатия. Скверно. Очень скверно. Апатия — это очень скверно. Именно об этом предупреждал Америка. Он уже улыбался и что-то говорил узбеку. До меня доходил смысл лишь отдельных слов. Но это как раз было не страшно: Ребека Кихано-Дельгадо не очень хорошо понимать русский. Только учусь.

Впрочем, Мирзоев из Ташкента тоже по-русски говорил не очень. И, похоже, не всё понимал. Лоб его жирно блестел, я не могла отвести глаз от бородавок. К тому же ещё этот цыганский перстень. Узбек переплетал толстые пальцы и постоянно трогал и покручивал печатку, очевидно, очень гордился своим ювелирным украшением.

Из соседнего зала доносилась резвая горская музыка. Барабанщик выбивал стремительную дробь, дудки визжали, дурной бабий голос с равными интервалами секунд в пять-шесть выкрикивал «асса!». Наш зал назывался «Малый Кахетинский» и тут музыки не было. Из-за сводчатых потолков помещение напоминало древние казематы. Тусклые фрески на стенах изображали неинтересные горные пейзажи, населённые белыми овцами и пастухами в высоких папахах и плечистых бурках. Мы сидели в углу, низ нашего пейзажа был вытерт до извёстки спинами и локтями посетителей. На одной из овец кто-то написал шариковой ручкой матерное слово, обозначающее женские гениталии. Я попыталась представить человека, написавшего это. Что побудило его к написанию? Почему из миллиона возможностей он выбрал именно это слово? Это результат логической цепочки или спонтанный импульс? В начале было слово и слово это было…

Америка пнул меня под столом, пнул от души.

До меня дошло, что я совершенно забыла исполнить прелюдию. Стараясь не выглядеть торопливой, щёлкнула замком сумочки. Открыла, достала оттуда пачку сигарет и зажигалку, положила на стол. Сигареты были длинные и тонкие как спички, назвались «Вирджиния Слимс», таких не продавали даже в «Берёзке». Зажигалка — позолоченный дамский «Ронсон» с монограммой и рубином на макушке. Рубин наверняка был фальшивым, но Мирзоев клюнул тут же.

Неуклюжими пальцами он наконец высек огонь. Поднёс пламя к моей сигарете. Боковым зрением я видела, как Америка мельком оглянулся на дверь, потом посмотрел на часы. Спектор должен появиться с минуты на минуту. Я затянулась, лениво выдохнула дым в потолок. Мирзоев разглядывал зажигалку. Порывшись в недрах сумки, выудила пару скомканных бумажек и билет авиакомпании «Иберия». Весь мусор бросила в пепельницу, пристроив билет так, чтобы узбек мог прочитать, что Ребека Кихано-Дельгадо прилетела из Барселоны всего три дня назад, в прошлую субботу.

Принесли закуски и минеральную воду. От алкоголя узбек отказался. С плотоядным смаком он рассказывал Косте Зайцеву как надо готовить настоящий плов на курдючном сале. По-ташкентски. Про то, как правильно резать лук и морковь, когда добавлять барбарис, когда соль и перец. Костя Зайцев внимательно слушал, кивал и поддакивал. Узбек звучно чмокал, собирал пальцы жменью, утверждая, что истинный вкус плова можно постичь лишь при еде руками. Более того, по обычаю, самых почётных гостей хозяин дома кормит сам, своими руками. Мирзоев запустил пальцы в воображаемый плов, что-то помял там, должно быть, нащупывая достойный кусок баранины и, смастерив невидимый ком, приказал Америке:

— Открой рот!

Тот послушно открыл. От столь наглядной демонстрации меня замутило. К тому же из миски с соленьями — в меню она кокетливо именовалась «букетом маринованных овощей» — кисло тянуло гурийской капустой. Мирзоев выудил из миски розовую головку чеснока и начал его потрошить. Очевидно, руками он предпочитал есть не только плов. Рассол брызгал в стороны, стекал по запястьям в манжеты. Чесночные очистки он скомкал и бросил прямо на мой авиабилет — такой фальшивый, такой настоящий.

Сколько часов, сколько усилий, было потрачено на зубрёжку легенды — вплоть до имён несуществующей родни и адресов их обитания — Кастилия, Каталония и даже остров Майорка! А билеты, наклейки, бирки и прочая бутафория! Господи — и ради чего? Чтобы обмануть вот это животное!? Этого хлопкового бабая, колхозника и дегенерата!? Америка потратил почти час, подбирая для меня цвет губной помады.

Как раз тогда он рассказывал мне, как узбеки делают деньги на хлопке. Просто до идиотизма — они гоняют один и тот же груз хлопка из колхоза в колхоз, регистрируют, взвешивают и записывают как отправленный в закрома родины новый рекордный урожай белого золота. Оплата там сдельная и потому урожаи всегда рекордные. Плюс премиальные и награды. Должно быть, наш урюк тоже какой-нибудь орденоносец, а может и даже герой социалистического труда.

Я абсолютно прозевала как появился Спектор. Увидела его только когда он огибал соседний столик с пьяной тёткой и лысым типом уголовного вида. Спектор нёс дипломат, нёс как увесистый и хрупкий груз. Прижимая к груди, он поддерживал чемодан снизу. Не глядя на урюка и на Америку, он наклонился, поставил «дипломат» у моих ног.

— Выглядишь убийственно, Кармен! — шепнул мне в ухо Спектор. — Удачи!

После кивнул и удалился.

Я отодвинулась от стола, положила «дипломат» на колени. С расчётом, что узбеку будет видно содержимое. Колёсики наборного замка проскакивали мимо нужных цифр. Руки не тряслись, но казались ватными, точно затекли. Узбек перестал жевать, вытянул шею. Разглядывал бирки и таможенные наклейки. Замки упруго щёлкнули и открылись. Я подняла крышку.

Внутри, упакованные как в соты, лежали чёрные лакированные коробки.

Всего — пятнадцать. Совершенно одинаковых, по пять в ряд. По периметру коробки были проложены пупырчатым поролоном мышиного цвета. Даже обычная губка выглядела абсолютно заграничной. Из верхнего правого угла я вытащила одну коробку и протянула Америке.

Узбек, не сводя глаз с коробки, облизнул пальцы, после вытер их салфеткой. Америка поддел ногтём целлофан, деловито сорвал его и скомкал. Кинул в пепельницу. Коробка открылась, как ларец. Внутри, на подушке из чёрного бархата лежали часы.

— «Тигровый глаз», — Америка бережно вынул часы. — Последняя модель. Хронометр, три циферблата. Не стекло — гранёный хрусталь.

Он поймал луч света, зайчики брызнули по сторонам. Стекло, толстое и гранёное, напоминало подвеску от чешской люстры.

— Абсолютный герметик. Выдерживает давление в двести атмосфер. Одновременно показывает время в трёх часовых поясах. При желании можно определять скорость дрейфующих айсбергов.

— Родные? — спросил узбек. — Не штамповка?

Америка обиделся, сунул циферблат ему под нос.

— Мэйд ин Джапан. Всё кошерно.

Он перевернул часы и показал обратную сторону корпуса.

— Часы номерные. Ручной сборки. Вот номер — под целкой.

Узбек выпятил губу, закивал. Вытер ещё раз пальцы салфеткой. Бережно, как птенца, принял часы из рук Америки.