Читать книгу - "500 - Мэтью Квирк"

Годом ранее…

Я припозднился. Прежде чем зайти в аудиторию, оглядел себя в одном из огромных золоченых зеркал, что висели в корпусе повсюду. Под глазами от недосыпа темнели круги, на лбу краснела ссадина от приземления на жесткий ковролин. Во всем же прочем я ничем не отличался от других грезящих о карьерном росте индивидов, что, как и я, грызли гранит знаний в Лангделл-холле.[2]

Семинар назывался «Политика и стратегия». Допускали туда лишь самых прилежных студентов — всего шестнадцать светлых голов, — и имел он репутацию стартовой площадки для будущих «верховодителей» финансов, дипломатии, военного ведомства и правительственной сферы. Ежегодно в округе Колумбия и Нью-Йорке Гарвард избирал для ведения семинара солидных мужей, дошагавших до средней или высокой ступени карьерной лестницы. По сути, для студента с большими профессиональными амбициями — а недостатка в таких ребятах у нас в кампусе не было — оказаться в этой группе было неплохим шансом проявить свое умение широко и ясно мыслить в надежде на то, что кто-нибудь из сильных мира сего, какая-нибудь шишка ткнет в него пальцем и даст весомый толчок в блестящей карьере. Я огляделся за столом: несколько умников из законоведов, несколько — из экономистов и философов, даже парочка магистров с медицинского. Самомнение арией разливалось по аудитории.

Я третий год уже учился на юридическом — корпел над дипломом на стыке политики и юриспруденции — и при этом не имел ни малейшего представления, как удалось мне не просто пролезть в Гарвард, но еще и попасть на этот семинар. Впрочем, такое везение было вполне типично для последних десяти лет моей жизни, так что я перестал уже ему удивляться. Может, это была всего лишь долгая череда каких-то канцелярских ошибок? Я обычно считал, что чем меньше задаешь вопросов, тем лучше. В пиджаке консервативного покроя цвета хаки я выглядел как все, разве что чуть более потрепанным и обношенным.

Был самый разгар дискуссии на тему: «Первая мировая война», и профессор Дэвис выжидательно уставился на нас, вымучивая ответы, точно инквизитор.

— Итак, Таврило Принцип выходит вперед и бьет свидетеля рукояткой своего маленького браунинга образца тысяча девятьсот десятого года. Он стреляет эрцгерцогу в шею, попадая в яремную вену, затем — его супруге в живот, поскольку та заслоняет собой эрцгерцога. И так выходит, что тем самым он дает толчок к развязыванию мировой войны. Вопрос: зачем?

Профессор сердито оглядел сидевших у стола.

— Не повторяйте тупо то, что прочитали. Думайте.

Я наблюдал, как ерзают остальные. Дэвис, несомненно, относился к персонам значимым. Другие студенты с завидной одержимостью изучали подробности его карьеры. Я слышал о нем не так много, но вполне достаточно. Старый вашингтонский волк, он знал не только всякое весомое лицо в государстве за последние сорок лет, но и чиновников на два эшелона ниже и, что особенно важно, был в курсе всех закулисных тайн. Он работал на Линдона Джонсона, затем перекинулся к Никсону. Потом занялся «частной практикой», выступая посредником в неких сомнительных делах. Ныне он возглавлял высококлассную фирму, занимающуюся «стратегическим консалтингом» и именуемую «Группой Дэвиса» — что неизменно ассоциировалось у меня с «Кинкс»[3](видите, насколько я был готов за столичную карьеру вгрызаться в глотки конкурентам!). Дэвис был влиятельным господином и, со слов одного из парней с семинара, мог позволить себе все и особняк в Чеви-Чейзе, и местечко в Тоскане, и ранчо в десять тысяч акров на калифорнийском побережье. Уже несколько недель, как его пригласили вести у нас семинар, и мои однокашники буквально вибрировали от волнения — никогда не наблюдал в них такого рвения охмурить препода. Так что я охотно верил, что где-то на высоких орбитах Вашингтона Дэвис сиял большой яркой звездой.

Обычно преподавательские методы Дэвиса сводились к тому, чтобы сидеть неподвижно, с тоскливой миной на лице, как будто перед ним сборище сопливых второклассников изливает чудовищную чушь. Не будучи человеком шибко крупным — где-то пять футов и десять-одиннадцать дюймов, он был каким-то, я бы сказал, видным. Он обладал особой притягательностью, которая ощутимо расходилась от него волной по комнате. Где бы он ни появлялся, все переставали разговаривать, все глаза обращались к нему, и довольно скоро люди собирались вокруг него, точно металлическая стружка у магнита.

А его голос — это вообще было нечто странное. При виде Дэвиса от него можно было ожидать рокочущего баса — однако говорил он всегда глухо, словно шелестя. На шее, как раз в том месте, где челюсть подходит к уху. У него имелся шрам, и кое-кто из студентов предполагал, что эта старая рана и есть причина такого тихого голоса, но о том, что с ним произошло, никто ничего не знал. Да и какое это имело значение, если все вокруг умолкали, стоило ему открыть рот.

В нашей же группе, напротив, все отчаянно хотели быть услышанными и замеченными Мастером, и тот выстраивал строгий порядок ответов на свои вопросы, каждому давая высказаться. В том-то и состоит искусство ведения семинара: когда дать волю болтовне, а когда в нее вмешаться. Это как бокс… ну, может, фехтование, или сквош, или другие излюбленные университетские забавы. Вот парень, который неизменно был среди нас первым и которому ничего бы не стоило начать распространяться о «Младе Босне»[4]под взглядом Дэвиса стушевался и начал что-то в страхе лепетать. Неистовое соперничество привело к тому, что студенты один за другим, почуяв слабину сидящих рядом, начали рьяно перекрикивать друг друга, прямо фонтанируя информацией о противостоянии Великой Сербии другим южнославянским странам, о гонениях против боснийских мусульман, о сербских ирредентистах, об Антанте и о политике двойных стандартов.