Читать книгу - "О чем молчат вороны - Эзекил Кваймуллина"

Пока я размышляла над тем, как заинтересовать папу в расследовании, у него зазвонил телефон. Он достал его из кармана, посмотрел на экран и убрал обратно. Звонок продолжил литься в тишину.

Я сразу поняла, что это кто-то из маминых братьев или сестер. Многочисленных дядюшек и тетушек, которые взяли папу под свое крыло после печального происшествия. Папа ничего не имел против того, чтобы тетя Джун, дядя Мик и дядя Кельвин звонили проверить, как у него дела, но в последнее время они начали пытаться помирить его с тетей Вив, а вот это ему не нравилось.

– Тетя Вив не виновата, – сказала я. – Это другой водитель потерял управление, хотя и его вины тут нет. Он даже ехал не слишком быстро. В аварии виноваты только дождь, крутой поворот и скользкая дорога. Это был несчастный случай, пап!

Он не шелохнулся.

– Ты несправедлив к тете Вив.

Молчание.

Однако в глубине души он наверняка понимал это. Как ни странно, он винил в моей смерти тетю Вив, хотя от нее ничего не зависело. Ведь не намеренно же она выжила в той аварии и отделалась легким сотрясением и царапинами, правда? Помню, как-то раз она пришла к папе на крыльцо и принялась колотить в дверь и кричать:

– Думаешь, я не жалею, что смерть забрала не меня?! Ты прекрасно знаешь, что я любила ее больше жизни!

Папа ей не открыл, и она в конце концов обессиленно упала на ступеньки.

Меня так беспокоил папа, что я возмутительно редко навещала тетю Вив и не поверила своим глазам, когда увидела ее тем днем. На ней был потрепанный серый спортивный костюм. Тетя Вив терпеть не могла серый цвет и спортивные костюмы никогда не носила, в отличие от тети Джун, у которой шкаф от них ломился и у которой на кухне всегда был огромный запас злаковых батончиков. Тетя Вив предпочитала шоколадное печенье и говорила, что лишние килограммы – это не беда, и чем она больше, тем больше в нее помещается любви.

Меня поразила не только одежда тети Вив. Я сразу обратила внимание на сандалии на плоской подошве и бесцветные ногти на ногах. Тетя Вив ходила исключительно на каблуках, и на ногтях у нее всегда блестел яркий лак. Сейчас же она ни капли не походила на мою пышную, смешливую тетушку, которая всегда буквально сияла.

Тогда я попыталась с ней заговорить, хотя уже понимала, что меня видит и слышит только папа.

– Нет, тетя, было бы ужасно, если бы ты умерла вместо меня. Как же твои дети? Элла еще совсем крошка! И Софи с Чарли не обойтись без мамы. Особенно Чарли! Кто будет за ним приглядывать, если тебя не станет?

Разумеется, мои слова ее не достигли. Она просто молча сидела на крыльце, опустив голову на руки. Слезы стекали по смуглым щекам. Ее страдания остро напомнили мне папины, и я страшно перепугалась.

– Пожалуйста, не убивайся так, тетя! Я не хочу, чтобы другие из-за меня страдали!

Прошло несколько мучительных секунд, и она вдруг перестала плакать, подняла голову и нахмурилась, словно ее лишь сейчас озарило, как она себя запустила. Тетя изумленно уставилась на старый спортивный костюм, явно пораженная переменами не меньше меня.

Она поднялась и крикнула папе через закрытую дверь:

– Помни, что всегда можешь поговорить со мной по душам, Майкл!

А потом ушла, расправив плечи. Возможно, мой дух смог достучаться до ее души, пускай слова и не долетели до слуха тети. Эта мысль немножко подняла мне настроение.

В следующий раз, заглянув проверить, как у нее дела, я застала тетю Вив в ее любимом розовом платье. Все еще без каблуков и лака на ногтях, но я уже не сомневалась, что она оправится от горя.

Мне хотелось, чтобы папа тоже оправился. И чтобы простил тетю Вив.

Я предприняла еще одну попытку.

– Для нее это тоже большая потеря, пап. Для всей семьи. Они страдают даже больше твоего, потому что ты хотя бы можешь меня видеть.

Папины глаза вспыхнули.

– Никто не страдает больше меня.

Он развернулся и побежал вниз по холму.

«Ну и глупость ты сморозила, Бет», – сказала я себе. Конечно, папе меня не хватало больше, чем другим. Не только потому, что я была его дочкой и он безумно меня любил, но и потому, что остальные помнили меня другой.

Они всегда обсуждали то, что мне нравилось, что не нравилось, что меня смешило. Говорили обо мне даже тогда, когда боль потери особенно сильно сжимала сердце. Нет, в эти минуты они обсуждали меня с наибольшей охотой, чтобы хоть немного облегчить эту боль. Воспоминания их сплотили, и меня это безмерно радовало. Получалось, что я – Бет Теллер^[1] – поддерживаю теплые отношения в семье, и их успехи в этом – отчасти мои и отчасти моя заслуга.

С папой все было иначе. Я не помнила о своей смерти, папа как будто не помнил о моей жизни. Точнее, он был зациклен на том, как эта жизнь подошла к концу. Я не сомневалась, что именно по этой причине он способен меня видеть. Ему одному требовалось напоминание о том, что мое существование не сводилось к тем коротким мгновениям хаоса и аварии. Не сводится к ним и сейчас.

Правда, сейчас он стремительно от меня удалялся.

Что ж – хотя бы не плакал.

Я задумалась. А это даже хорошо. Да, пожалуй…

Я ухмыльнулась. Похоже, сердить папу – неплохой способ помочь ему двигаться в верном направлении.

Довольная собой, я поспешила за ним.