Читать книгу - "Доктор Смерть - Джонатан Келлерман"

Много лет назад, работая в Западном центре педиатрии, я был приглашен в состав Комитета поддержки жизни. Шесть терапевтов и я — психолог, должны были выработать рекомендации по уходу за детьми, находящимися на последней стадии неизлечимой болезни. Мы долго спорили, но так и не смогли прийти к общему мнению. Хотя всем нам было хорошо известно, что не проходит и месяца, чтобы из многочисленных капельниц, подсоединенных к детской ручке, туда не попадала чуть увеличенная доза морфия. Малыши, страдающие раком мозга или костных тканей, родившиеся с атрофированной печенью или неработающими легкими, после ухода родителей просто «переставали дышать».

Какая-нибудь добрая душа прекращала страдания обреченного ребенка, избавляя родителей от наблюдения мучительной агонии, вида затянувшегося процесса умирания.

Доктор Элдон Г. Мейт утверждал, что им движут те же самые побуждения.

Но почему я не верил доктору Смерть, злорадствующему по поводу очередного «пациента» его «Гуманитрона»?

Потому что считал, что врачами и медсестрами в онкологических центрах действительно движет сострадание, но не мог разобраться в истинных мотивах Мейта?

Потому что Мейт, в отличие от остальных, стремился к популярности? Не лицемерю ли я, разрешая исполнять роль божественного провидения тем, с кем здороваюсь каждый день, при этом возмущаясь откровенным подходом к смерти, который проповедовал доктор Мейт? И что с того, что визгливый человечек со своей убогой самодельной машиной смерти полностью лишен внешнего шарма? Играет ли роль психология агента «бюро путешествий», если конечная точка следования одна и та же?

Мой отец умер тихо. Его свели в могилу: цирроз печени, почечная недостаточность и общее разрушение организма, вызванное нездоровым образом жизни. Мышцы атрофировались, кожа обвисла. Он быстро превратился в пожелтевшего сморщенного гнома, которого я узнавал с трудом.

Концентрация ядовитых веществ в организме росла, и вдруг в течение нескольких недель Гарри Делавэр погрузился в апатию, перешедшую в летаргию и, наконец, в кому. Но если бы отец кричал от невыносимой боли, остались бы у меня какие-либо возражения против «Гуманитрона»?

И как быть с такими людьми, как Джоанна Досс, страдающих от болезни, природу которой никак не удается определить?

Если принять то, что каждый человек вправе сам распоряжаться своей смертью, будет ли в таком случае иметь значение, имеется ли на этом какой-нибудь медицинский ярлык? В конце концов, о чьей жизни идет речь?

Религия дает на эти вопросы четкие ответы, но если удалить из уравнения Господа Бога, все становится очень запутанным. По-моему, для Бога эта причина ничуть не хуже любой другой. Я жалел о том, что меня обошли стороной при раздаче веры и послушания. Что будет, если в один прекрасный день я обнаружу, что меня самого пожирает раковая опухоль или разбил паралич?

Я сидел перед компьютером, положив руку на клавиши. Мысли мои помимо воли вернулись к последним дням моего отца. Странно — я очень редко вспоминал о нем.

Я представил его до болезни. Крупная лысая голова, морщинистая бычья шея, ладони с кожей, похожей на наждак — огрубевшей от долгих лет работы на токарном станке. Дыхание, пахнущее табаком и перегаром. Он мог подтянуться на перекладине, держась одной рукой, а от его дружеского похлопывания по плечу оставались синяки. Отцу было уже за пятьдесят, когда я наконец начал оказывать ему достойное сопротивление в выяснении того, у кого рука сильнее: по его настоянию это превратилось в своеобразный ритуал, которым он приветствовал меня во время все более редких приездов в Миссури.

Я поймал себя на том, что подался вперед. Готовясь к схватке, как было столько раз, когда наши руки, моя и отцова, липкие от пота, прижимались друг к другу. Мы багровели от напряжения, мышцы судорожно дрожали, локти скользили по застланному клеенкой столу. Мать, не в силах вынести это зрелище, уходила из кухни.

Когда отцу стукнуло пятьдесят пять, наступил перелом: я стал побеждать почти всегда; и лишь изредка поединок заканчивался вничью.

Сначала отец смеялся: «Алекса-андр, в молодости я лазил по вертикальным стенам!»

Потом он стал закуривать и, хмуро буркнув что-то себе под нос, уходить к себе в комнату. Частота моих приездов домой сократилась до одного в год. Десять дней, которые я провел, молча сжимая руку матери, когда отец умирал, стали моим самым долгим пребыванием дома с тех пор, как я поступил в колледж.

Отбросив воспоминания, я постарался сосредоточиться и нажал клавишу ввода. Компьютер, безукоризненный молчаливый друг, тотчас же откликнулся, выдав новую картинку.

Страничка группы борьбы за права инвалидов, именующей себя «Продолжаем жить». Основополагающее заявление: человеческая жизнь является уникальной ценностью, и никто не имеет права оценивать то, как живет другой человек. Далее параграф, посвященный Мейту, — для этой группы он был олицетворением Гитлера. Фотография «продолжающих жить», пикетирующих мотель, в котором Мейт оставил одного из путешественников. Мужчины и женщины в инвалидных колясках с плакатами. Ответ Мейта: «Пусть эта горстка скулящих разберется в собственных эгоистичных побуждениях».

Далее последовали цитаты Мейта и Роя Хейзелдена:

«За мной пришла полиция, но я не собирался строить из себя смиренного иудея» (Мейт, 1991 год).

«Чарльз Дарвин был бы рад познакомиться с Кларксоном (окружным прокурором). Этот идиот является живым воплощением недостающего звена между илом и высшими млекопитающими» (Хейзелден, 1993 год).

«Воткнутая в вену игла гораздо гуманнее атомной бомбы, однако много ли слышно протестов против испытания ядерного оружия?» (Мейт, 1995 год).

«Каждый первопроходец, каждый человек, способный заглянуть далеко вперед, неизбежно обречен на муки. Вспомните Иисуса, Будду, Коперника, братьев Райт. Черт возьми, даже парень, придумавший наносить клей на края конверта, наверняка подвергался нападкам со стороны недоумков, выпускавших сургуч» (Мейт, 1995 год).

"Да, я согласился бы быть гостем «Сегодня вечером», но увы, этого никогда не произойдет! Канал выдвигает слишком много идиотских требований. Черт побери, я даже помог бы кому-нибудь отправиться в путешествие прямо в эфире, если бы мне позволили кретины, заправляющие Эн-Би-Си. Я провел бы все в прямом эфире, вживую, если так можно выразиться. Обещаю, рейтинг у передачи был бы невиданно высокий. Ее можно было бы крутить целую неделю подряд. Я исполнял бы музыкальное сопровождение — что-нибудь из классики. Показал бы на всю страну какого-нибудь беднягу с полностью разрушенной центральной нервной системой, а может быть, страдающего прогрессирующей дистрофией мышц. Нарушенная координация движений, высунутый язык, текущая по подбородку слюна, недержание мочевого пузыря и кишечника — пусть он наделал бы прямо в студии, показал бы всему свету, какими страшными могут быть болезни. Если бы мне это позволили, вы бы увидели, как быстро затихло ханжеское нытье по поводу ценности человеческой жизни. Я задавил бы его за считанные минуты — быстро, чисто, уверенно. Пусть камера сфокусируется на лице путешественника, показывая, каким оно наполняется умиротворением после начала действия тиопентала. Это научит всех, в чем состоит истинная сущность сострадания. И тут не при чем какой-нибудь священник или раввин, выдающий себя за посланника Господа Бога, и правительственный чиновник, не разбирающийся даже в основах биологии, но смеющий учить меня, что такое жизнь. «Потому что ничего сложного тут нет, амиго: если мозг не работает, человек не живет». Да, я бы согласился прийти в «Сегодня вечером»... это было бы очень полезно с познавательной точки зрения. Разумеется, если бы мне разрешили сделать все так, как я хочу" (Мейт, 1997 год, ответ на пресс-конференции на вопрос, почему он стремится к популярности).