Читать книгу - "ТИК - Алексей Евдокимов"

Ксении казалось: когда она говорит, что понятия не имеет о подробностях деятельности Фонда поддержки кино, ей не очень-то верят. Понятно, почему. Но в данном случае Ксения почти не лукавила. Фонд возник уже в те времена, когда вечная улыбчивая уклончивость Игоря (касавшаяся в основном его ходок «налево» и дефицита «семейного» бюджета) превратилась в тотальную скрытность — хмуро-озабоченную и без всяких ухмылочек. Последняя не только знаменовала переход их отношений в предсмертную стадию, но и свидетельствовала (по крайней мере у Ксении сложилось такое впечатление) о существенных изменениях в Игоревом профессиональном модус вивенди.

Человек безалаберный и ни черта не смыслящий ни в бизнесе, ни в администрировании, получавший временами действительно большие деньги, но никогда не умевший целенаправленно их преумножать, Игорь вдруг с головой погрузился в приглушенные секретные прокуренные терки с невесть откуда взявшимися жуликоватыми даже на первый взгляд бухгалтерами, директорами и администраторами, зашелестел договорами и зачастил в банки. При том, что раньше-то его «продюсерская» деятельность имела к финансам лишь очень косвенное отношение — ценность Игоря заключалась в феноменальной коммуникабельности, невероятном количестве знакомств и универсальном личном обаянии: он способен был свести вместе и заинтересовать идеей совершенно неожиданных людей…

Ксения мало кого знала из варившихся в Фонде и окрест. И даже с теми, кого знала, в последний месяц не контактировала. Но теперь, после того как в курс дела ее ввел сам УБЭП, она имела право начать интересоваться подробностями.

Ожидания ее оправдались: половина народу, которому она позвонила, просто не отвечала — то ли впрямь отсутствовали, то ли не опознали ее номер (и не захотели общаться невесть с кем), то ли именно ее избегали. Вторая половина не имела сказать ничего кроме и так известного. Один Лёнчик Дроздецкий согласился в итоге пересечься.

По причине сугубой обоюдной занятости-замотанности пересеклись только на третий день — почему-то в «Кофемании» у метро «Краснопресненская».

— Не знаю, Ксюх, — на ее расспросы Лёнчик и плечами пожал, и помотал вечно всклокоченной головой. — Никто не знает. Ну, кроме тех, кто непосредственно бухгалтерией занимался. А те, кто занимался, — сама понимаешь…

— Витя Меркин — правда, что ли, тоже сбежал?

— Я думаю, Витька в Израиль рванул, когда понял, что денег нет, а его как директора прессанут в первую очередь.

— А кому они были переведены, деньги? Фонду?

— Если правда то, что говорят, — они были даже не переведены, а обналичены.

— Ни хрена себе… Хотя да, я тоже что-то слышала, что этот банк типа выдает ненормальные суммы налом… Кстати, а сколько там было?

— По слухам, больше, чем пол-лимона.

— Баксов?

— Ну ясно, не рублей.

— А кто значился получателем? Игорь, что ли?

— Да нет. Вроде его имя во всей истории вообще не фигурировало. Хотя с бухгалтерией они там, видимо, здорово мудрили… Я уж не знаю, кто именно — Игореха, Витька… По документам все записывалось на каких-то Хуйкиных, о которых я, например, ни разу в жизни не слышал. Ну знаешь, как на бомжей фирмы регистрируют. Поэтому и сейчас никто концов найти не может.

— Так что выходит: конкретно на Игоря ничто не указывает?

— Игореха пропал и бабки пропали, — слово в слово продублировал Лёнчик Дацко.

— Ну, это еще ничего не значит само по себе…

— А никто, собственно, ничего и не утверждает…

Они посмотрели друг на друга. Дроздецкий с характерными для москвичей (любого, кстати, возраста и типажа) подростковыми буквализмом и тщательностью воплощал ту вариацию образа Реально Серьезного Человека, соответствия которой ждут здесь от представителей более-менее свободных профессий, плюс-минус богемы. Если другой знакомый Ксении, «человек бизнеса», некогда на все небольшие свои деньги купил, поднатужась, большой пухлый джип — да, дешевый, да, корейский, но большой и пухлый (ибо приехать на стрелу с партнерами на чем-то другом — все равно что повесить на грудь табличку «чмо мелкое опущенное»), — то ее приятели из числа литераторов-киношников в целях самопрезентации цепляли в уши серьги и напяливали какие-нибудь клоунские тельняшки (подразумевалось: я настолько успешен и уверен в себе, что могу позволить себе пренебречь вниманием к внешнему впечатлению). Потому среди «коллег» она сплошь и рядом чувствовала себя как в цирке.

— Не, я тебя понимаю, — мрачно хмыкнул Лёнчик. — Чтобы Игореха просто взял и спиздил кучу лавэ у бандитов, вместе с которыми они отмывкой занимались… В моей башке такое тоже ни хрена не укладывается, — он ею опять замотал: словно в подтверждение. — Что я, Игореху не знал?.. Это же бред вообще какой-то. Тем более, я помню, как он с этим «Фантастикумом» носился. Он правда тебе сценарий писать предлагал?

— Ну да. Мы, правда, посрались как раз… неважно… Кого он в режиссеры сманивал? Олежку?

— Олежку… Кстати, все время хотел спросить: а что это значит — «Фантастикум»? Это вообще что-нибудь значит?

— Это из Фомы Аквинского. Или не из Фомы Аквинского… В общем, что-то средневековое, с демонологией связанное.

— Ну да, он же все мистюшник хотел сделать. Мрачный, стильный, не то что эти колхозные «Дозоры»…

Они помолчали.

— Да… — встряхнулся Дроздецкий, глянул на нее, криво ухмыльнулся. — Только куда он тогда делся?

— Знаешь, Лёнь, это в любом случае не ко мне вопрос…

Ксения поболтала в воздухе почти пустой чашечкой, следя, как вязко переливается в ней гуща. Сбоку-сзади ее опять задели, жестикулируя, и опять со сдавленным хихиканьем извинились — под вечер тут было совсем плотненько. Молодежь… Знаю я эту молодежь. Видала, ага.

Ксении как-то довелось присутствовать на «Мосфильме» на кастинге одного не лишенного продвинутости молодежного, опять-таки, проекта. В комнату, где сидели продюсеры и члены потенциальной съемочной группы, по одному заходили пацаны и девицы — студенты актерских факультетов. Не абы кто — будущая артистическая элита!.. И поскольку в сценарии много раз поминалась студенческая революция 68-го, режиссер всем им задавал промежду прочим вопрос: «Вы, конечно, знаете, чем знаменит шестьдесят восьмой год?..» Ксения тогда абсолютно обалдела: никто не знал! Из четырех-пяти человек — ни один! И, между прочим, совершенно не стеснялись признаваться. Милейшие ребята — бодрые, открытые и незакомплексованные…