Читать книгу - "Последний патрон Чехова - Руслан де Хан"

— Все эти годы от милой улыбки меня отделяли только вы, а теперь разговоры? Нет…

Они прятали самое ценное, что воскресло во мне из снежной могилы под силой пепла и огня.

— Время разговоров прошло, директор. Профессор мёртв…

Впервые в жизни разглядев текстуры под изнанкой, я влил всю силу в запретную руну и испарился в бурой, от сожранной плоти, кутерьме, а вслед за ней, в огне пропал и весь тот лживый мир.

Под руку меня вела только ярость. Давно накипевшая злоба и отчаяние. Ни грусти… ни сожалений. Лишь чистая ярость, пропитавшая даже сизую дымку кутерьмы.

И всё же, я знал, что делать, уткнувшись носом в пустой сереющий мир, сжираемый призрачными скоплениями фракталов. Я просто знал, куда хотел попасть и кого увидеть на том конце моей тёмной дороги в ад. Впервые за столько лет вспомнил, что решил ещё в той студёной яме и где всё это время жило моё летнее солнце.

Мир 12

Фракталы не смели перечить. Словно поглощая запеканку старой Мэри, бурая мана уже впивалась в нужный кусочек, где слоями мешались пространство и время, но что-то больно кольнуло в груди. Что-то маленькое, но настолько пронизывающее, что в этом мире, где не было ни чувств не мыслей, я смог ощутить даже собственное сердце и тревогу.

— Совесть…!

Не успев осознать, кто смог перебить мою решимость, сизая дымка в последний момент заставила палец упереться в чуждый бурой мане, совсем неприглядный фрагмент.

По телу пронеслась волна мурашек и я тотчас очнулся ото сна. Рука сама собой сжимала грудь, а в голове пронеслось только то, что это не впервой.

Догнать мысль удалось уже в полёте. Отчаянно оторвавшись от земли, я срезал края серых облаков, оставляя позади лишь шлейф из сизой кутерьмы и вырванной земли.

— Только не ты…!

Частичка, на всегда оставленная Евгеничу свербела, как никогда. Крупица Сьюзи лишь мигала на грани сознания, но маячок единственного брата притягивал даже сквозь зарево пожара.

Кожу предусмотрительно прикрывал незримый слой маны, всегда страхующий от заточек и пуль, но сейчас он лишь искрился смольными вспышками сжираемой копоти дымящейся усадьбы.

— Наг!

Громогласный голос разорвал небо, заставив колыхнуться даже пламя, но только не верного друга, чьё пламя на усадьбе я узнал бы и из тысячи. Звать больше не было времени. Удалённо окутав Совесть кутерьмой, я что было мочи упёрся в землю и ударил в ладоши.

Целыми грудами поднятой пыли, почва отрывалась у моих ног, но звук и воздух унеслись вперёд быстрее обожжённой закоксованной земли. Столб пламени на мгновение дрогнул, изящно изогнулся и упав с небес почти до земли, развеялся как дым.

Где-то в дали послышались стоны задетых ударной волной и треск сломанных деревьев, но я уже был на пепелище.

И всё же…

Я уже давно не боялся так, как сейчас… даже глядя в глаза с бездушной синевой. Кутерьма заливала глаза и в одном порыве оторвала бетонную стену, привалившую моего единственно брата… заменившего даже родную плоть и кровь.

— Евгенич!

Измазанный копотью, братишка едва дышал и не отзывался. Под излюбленной рубашкой сочилось мутное пятно, а ноги напоминали скорее кровавое месиво.

— Потерпи, брат, я рядом…

Руки брала дрожь. Перед глазами стояла лишь бездушная надгробная плита и жуткий холод, от которого нет спасения даже десятки лет спустя, а ночуя на могиле, я понимал это как никто.

Вся сила сизой кутерьмы испарила нараставшую злость, а с нею и бурую ману, со всей искренностью влившись в искромсанное тело. Обугленные куски плоти медленно замерцали мириадами огоньков, пока я на глазах вытягивал соки из мира, воскрешая толщи изорванных мышц. Медленно. Очень медленно воедино сплелись и куски раздавленных ног, а главное…

В глазах на мгновение помутилось, и я едва не выронил из рук его уже бездыханной головы.

Главное, что сто четвёртый мир был жив и ещё не успел воззвать к его душе. Нити из бесконечных точек синевы, покрывали всё пространство вокруг нас и с последним вздохом, словно пенку с молока, нежно ухватили душу брата в свой сизый плен.

— А теперь…

На глазах навернулись слёзы, и я не смог удержаться.

— Прошу, брат… открой глаза.

Шанс был всего ничего. Ничтожный, как и безнадёжно упущенное время, в издёвку надо мной, состарившее брата на порядок быстрее моего, и всё же… я вытянул из мира столько, сколько смог.

И даже впервые вытянул из себя слова, чтобы помолиться.

— Прошу…!

Густой рассол из слёз и копоти жёг глаза. Стекал по щекам и собирался на кончике носа, обдуваемый холодным ветерком, но брат молчал.

И не дышал.

— Прошу… дай сил…

Я не знал, кому молюсь. Может миру, может богу или духам, а может и вовсе этой чёртовой мане, но вокруг был только треск горящих листьев, осыпавшихся огненным дождём под стоны за углом.

— Дай сил его спасти…

Пепел оседал на голову большими хлопьями опаленной резины и дешёвого пластика, наконец, окончательно придавив голову к ледяному лбу брата.

— Дай… сил…

— Жена… давать будет… плакса.

Едва шевеля губами прошептал мне ветер, ещё не убедив в дарованном чуде.

— Со… весть!?

Медленно отстранившись, я осмотрел его лицо, приобрётшее подобие жизни.

— Ну уж точно не твоя жена…

С трудом приподняв руку, Евгенич уронил её мне на грудь сжатым кулаком и отстранился.

— Не дам даже по праздникам, так что не надейся…

Я не удержался. Даже не собирался сдерживаться и просто стиснул его в объятиях, ослеплённо пуча невидящие глаза в густой оседающий смог.

— Ты… жив… живой…

Страх не отпускал, поедая изнутри от одной только мысли, что всё это сон. Такой же реальный, как и под текстурами мирка, но всё же просто сон.

— Твоими молитвами…

Евгенич впервые приобнял меня в ответ.

— Спасибо… давай только в следующий раз встречай с цветами.

Похлопав меня по спине, он отстранился и строго посмотрел в глаза.

— А сейчас, потуши уже, наконец, свой город, милорд… и не забудь про людей.

Только тогда в голове появилось место для чего-то кроме брата. Вокруг и правда было много стонов, а пожар перекидывался всё дальше и дальше.

Я молча вытер с глаз остатки слёз и кивнув, с силой ударил сизым кулаком в землю. Во все стороны тотчас разлетелись сотни молний с живительной синевой, а вслед за ними приутихли и стоны, сменившись на отдалённый гром.

Дождь смыл с лица остатки копоти и позора