Читать книгу - "Книга судьбы - Брэд Мельцер"

Стоя в дверном проеме и почесывая отросший короткий ежик волос, Бойл выдавливает робкую и неубедительную улыбку. Судя по тому, что рассказывал вчера Рого, я должен был догадаться, что встречу его здесь. Но — увы и ах! — я почему-то, непонятно почему, рассчитывал оказаться здесь первым. И в этом, опять-таки, заключается моя всегдашняя проблема в отношениях с президентом.

Делая шаг вперед и закрывая за собой дверь, Бойл загораживает мне дорогу почище любого агента Секретной службы.

— Послушай, Уэс, у тебя… э-э… найдется пару секунд для меня?

Президент ждет меня в библиотеке. Но впервые с того момента, как я оказался на личной орбите Лейланда Мэннинга, я решаю… в общем, в кои-то веки ему придется обождать.

— Конечно, — отвечаю я.

Бойл кивает в знак благодарности и принимается скрести щеку. Он явно чувствует себя не в своей тарелке.

— Тебе не помешает теплый компресс, — наконец говорит он. Видя на моем лице непонимание, он добавляет: — На глаз, я имею в виду. Все почему-то считают, что лучше прикладывать что-нибудь холодное, но на второй день от тепла больше пользы.

Я пожимаю плечами. Мне все равно, как я выгляжу.

— Кстати, как поживает твоя подруга?

— Моя подруга?

— Репортерша. Я слышал, что ее подстрелили.

— Лизбет? Да, она была ранена, — подтверждаю я, глядя на заострившиеся черты Бойла. — И ранение в руку оказалось самым опасным.

Бойл кивает, глядя на старый шрам-стигмат в центре ладони. Впрочем, смотрит он на него недолго.

— Уэс, я… я прошу прощения за то, что держал тебя в неведении. В Малайзии, когда я попытался добраться до Мэннинга… Все эти годы я думал, что он мог подставить меня — что он запросто мог оказаться Номером Четвертым… А потом я нашел кроссворд… и понял, что это она… Когда же я увидел тебя, то просто… запаниковал. А потом Михей и О'Ши начали на тебя охоту…

Он ждет, чтобы я закончил его мысль — стал бы кричать, обвиняя в том, что он использовал меня в качестве подсадной утки. Обвинил бы его во лжи и обмане… за каждую унцию вины, которую он тяжкой ношей взвалил на мои плечи восемь лет назад. Но сейчас… я вижу темные круги у него под глазами и глубокую вертикальную морщинку на лбу, между бровей… Вчера вечером Рон Бойл одержал победу. Он отомстил всем — Римлянину… Михею и О'Ши… даже первой леди — словом, всем, за кем так долго охотился. Но сейчас, глядя, как он нервно облизывает губы, мне его жаль. В его лице не заметно ни радости, ни удовлетворения. Через восемь лет после начала его одиссеи от Бойла остался лишь пожилой мужчина с носом картошкой, острым подбородком, загнанным выражением глаз и бессознательной потребностью оглядываться на окна и двери, что он проделывает уже третий раз с начала нашего разговора.

Страдание плохо само по себе. Страдание в одиночестве — еще хуже.

В горле у меня встает комок, когда я пытаюсь найти нужные слова.

— Послушай, Рон…

— Уэс, не надо меня жалеть.

— Я не жалею…

— Нет, жалеешь, — упорствует он. — Я стою перед тобой, но ты все равно оплакиваешь меня, словно я — покойник. Это написано у тебя на лбу крупными буквами.

Он имеет в виду слезы, которые закипают у меня на глазах. Но он ошибается. Я отрицательно качаю головой и хочу объяснить ему, что он неправ, но слова, похоже, застревают у меня в горле.

Он говорит что-то еще, стараясь успокоить меня, но я не слушаю его. Все, что я слышу — это слова, которые эхом звучат у меня в голове. Слова, которые я говорил во сне по ночам — каждую ночь… и перед зеркалом по утрам — каждое утро… прекрасно сознавая, что никогда не смогу произнести их. До этого самого момента.

Я проглатываю комок в горле и снова слышу приветственные крики толпы на гоночном треке. Все счастливы, все радостно машут руками, пока не раздаются эти проклятые хлопки — хлоп, хлоп, хлоп… и женский крик в тональности си-минор, и закрывающиеся дверцы кареты «скорой помощи». Я встряхиваю головой, и наконец крики начинают стихать вдалеке, и первые слова слетают с моих губ.

— Рон, — начинаю я, задыхаясь от волнения. — Я… я…

— Уэс, ты не должен ничего…

Я отчаянно трясу головой и заставляю его умолкнуть. Он ошибается. Я должен это сказать. Спустя почти десять лет, когда слезы ручьем текут у меня по лицу, я наконец получаю такую возможность.

— Рон, я… я прошу прощения за то, что посадил тебя в тот день в лимузин, — говорю я ему. — Я знаю, это глупо… просто я… мне нужно, чтобы ты знал, что я сожалею об этом. Хорошо? Прости меня, Рон, — прошу я, и голос у меня срываются, и слезы текут по щекам, капая с подбородка. — Прости меня за то, что я посадил тебя в лимузин.

Рон молчит. Он как-то странно приподнимает плечи, и на мгновение кажется, что передо мной тот самый, старый Бойл, который зло кричал на меня в далекий душный июльский день. Я вытираю щеки, а он все так же смотрит на меня и ничем не выдает своих чувств. Я не могу понять, о чем он думает. И никогда не мог. Особенно когда он не хочет, чтобы его понимали.

Он потирает нос, пытаясь скрыть волнение, но я замечаю, что у него дрожит подбородок, а брови болезненно изогнулись.

— Уэс, — наконец говорит он, — не имеет значения, в какой автомобиль ты меня посадил или когда это случилось. Рано или поздно, но та пуля все равно попала бы мне в грудь.

Я поднимаю голову, все еще тяжело дыша. Все эти годы мать, Рого, психотерапевты, Мэннинг, даже следователь из Службы… все они говорили мне то же самое. Но я должен был услышать эти слова именно от Рона Бойла.

Тягостное молчание длится еще несколько секунд, и на губах у меня появляется робкая и неуверенная улыбка. Я ловлю свое отражение в стеклянных панелях французских двустворчатых дверей. Улыбка кривая, сломанная, она приподнимает только один уголок рта. Но впервые за долгие годы мне этого достаточно.

Вдруг я замечаю какое-то движение и знакомый силуэт по другую сторону стекла. Медная дверная ручка в форме орла снова поворачивается, и за спиной Бойла приоткрывается дверь. Бойл оборачивается, а я поднимаю глаза. Президент Мэннинг просовывает в дверь голову и неловко кивает мне. Его седая грива растрепана ровно настолько, что я сразу понимаю — он голову не мыл. Глаза у него покраснели и слезятся. Вчера вечером погибла его жена. И сегодня ночью он не сомкнул глаз.

— Я должен идти, — извиняется Бойл.

Я слышал, что вчера он возложил всю вину за свою мнимую гибель и воскрешение на Нико и Троицу. Не на Четверку. Уже за одно это Мэннинг сделает его героем. Я не могу его винить. Я даже понимаю его. Но, как прекрасно известно Мэннингу, я смотрю на вещи по-другому, во всяком случае не так, как Бойл.

Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Бойл протискивается мимо меня, на ходу хлопнув по плечу, и спокойно выходит из комнаты, словно направляется на ленч. Проблема лишь в том, что сейчас съедят именно меня.