Читать книгу - "Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Эльснер"

Крестьяне продолжали стоять неподвижно, так как от одного удивительного зрелища переходили к другому. Процессия, между тем, приближалась.

— Нет, человеки милые, — проговорил вдруг Вавила, выходя из оцепенения, — или мой рассудок свихнулся и глазам моим кажется, чего нет, или нас, свободных человеков, оскорбляют злыми шутками… и даже бьют… Что это дед Демьян куражится в одежде, смеха достойной… что за колокол, что за кукла такая… в посмеяние нам…

Едва он проговорил это, как из глубины дерева послышалось зловещее шипение и потом что-то захохотало, заохало и засвистало.

Вавила испуганно отскочил, сделавшись почти таким же белым, как и его рубаха, а высокая девушка с добрым лицом, стоящая рядом с ним, поспешно стала отводить его еще дальше.

— Вавилочка, милый, вишь, хохочет дерево… духи там… Ох, как страшно!.. Уж молчи лучше и пойдем со мной… Так и быть, уж позволю тебе… что ты больше всего любишь…

В добрых голубых глазах девушки светилась ласка, но губы были бледны и исказились в выражении ужаса. Видя, что Вавила продолжает стоять на месте, она, охватив его шею руками, снова повторила шепотом, чтобы никто не слышал:

— Что больше всего — уж позволю тебе…

Вавила продолжал стоять неподвижно с глазами, устремленными на куклу, откуда все еще слышался свист и оханье; но не только он — решительно все обитатели Рая стояли, не двигаясь, с бледными лицами и глазами, устремленными на подошедшего к дереву Демьяна с сыновьями.

Старик, остановившись против дерева, поднял жезл над головой и некоторое время стоял неподвижно.

— Что делать-то теперь? — спросил он шепотом Парамона, который склонился к его уху.

— Разговаривайте с богом — за что серчает…

— Бог, нисшедший ко мне с небеси, — заговорил снова старец дрожащим и слабым голосом, глядя на куклу, — чаю я, народ мой неразумный обидел тебя, святыня великая. О, замолчи и во гневе твоем не порази их бичами и молнией…

— Демьян повернулся к толпе и, указывая на куклу, сказал:

— Тсс… слышите, гневается бог!..

Действительно, в глубине куклы или дерева — трудно было разобрать — снова что-то завыло, заохало, засвистало.

— Помолитесь, — закричал Демьян, опускаясь вместе со своими сыновьями на колени перед куклой, но, видя, что народ стоит неподвижно, он сказал, обращаясь к толпе: — Внуки и правнуки мои, милые, не гневите бога, чтобы он вас не похлестал бичом… покорно согните колени, как я, столетний старец…

Волны ропота пробежали от одного конца в другой, народ задвигался и зашумел, а потом стали доноситься отдельные голоса:

— Один Бог — на небе. Мы не будем стоять перед куклой… Мы знаем только Бога и совесть, и вы все, кажется, шутите шутки…

— Как дальше брехать-то… — шептал в это время Демьян своему младшему сыну. — Леший разберет… Парамоша, язык вот заплетается и усталость, между прочим…

Видя, что дело не совсем удается, Парамон, сделав знак Василию, встал с колен, и оба они, взяв старца под руки, подняли его и усадили на «трон». С жезлом, торчащим над головой, Демьян сидел с важностью, поглядывая на свой народ, в то время как Парамон, повернувшись к толпе, громко проговорил, смиренно складывая на груди руки и голосом ласково-слащавым:

— Человеки, милые, добрые други, свободные, как вольные соколы, человеки Зеленого Рая…

— Свободные, свободные! — раздались голоса, и можно было заметить, что лица обитателей Рая сразу повеселели.

— Не забывай это, дядя Парамон, любезный, — громко заговорил Вавила, — и как ты самый книжный человек между нами и самый добрейший, то не откажи сказать — светопреставление началось, что ли, что нас стали, как овец, сзывать звоном, и что это за бог такой, из которого выскакивают черти и хлестают по пальцам кнутом, и зачем это вы в одежде, недостойной и смешной, и как вы, имея Бога на небе, обижаете Его, падая на колени перед деревом… На все это дай нам ответ, Парамон милый.

— Дай ответ, дай ответ, и что за кукла такая, — послышались снова голоса, и волнение снова прошло по толпе, как шум листов на дереве в бурю.

Парамон, приготовляясь дать ответ, выставил вперед свою безобразную ступню, повернулся влево и вправо и с ласково-слащавой улыбкой на губах сказал:

— Други милые, свободные человеки, дозволите ли мне держать речь?

— Можешь, можешь! — раздались голоса. — Говори, милый Парамон, а мы, свободные человеки, тебя послушаем.

— Так вот вам мои слова, — громко воскликнул Парамон и поднял руку, указывая на небо. — Бог, Которому вы молитесь, свершил великое чудо и заговорил со старым Демьяном языком понятным, как когда-то с Моисеем на горе Синай.

С минуту царило гробовое молчание, так как слушателей с новой силой охватило удивление.

— Милые друзья мои, я человек кроткий и всех вас люблю всем сердцем…

— Знаем, знаем…

— Так вот, я расскажу вам о чуде…

— Слушаем тебя… Говори, говори.

— Вот вы удивляетесь, что Бог беседовал с Демьяном, а между тем, как я читал в книжке, наш Отец Небесный со всем народом говорил через избранных Им старцев. Ведь Он наш добрый Отец, мы — дети, значит, и вот Он с небеси видит, что Его дети из Зеленого Рая, как овцы без пастуха, и идут в омут… Как же оставить так можно детей в несчастье, — вот Он и явился к пастуху, который не хотел пасти овец своих, — Демьяну…

Он остановился на мгновение и его взоры стали перебегать по лицам его многочисленных слушателей. Они продолжали стоять, не двигаясь, и их лица выражали испуг и изумление. Только Вавила закричал:

— Какие мы овцы!..

— Слушайте, какое чудо-то.

— Говори, говори!..

— Это было прошлой ночью, как раз, когда петух поет… Подхожу я к дому моего отца — часто ночью навещаю милого родителя — и слышу голос, подобный грому в небе, и голос изрекает: «Демьян, Демьян, Демьян! Паси овец своих. На Своем небе Я много рассыпал звезд, но и у них свой вожатый — солнце, а вот сыны Мои в Зеленом Раю без пастуха. Демьян, Демьян, Демьян! Истинно говорю тебе, разбредутся овцы и пожрет их огонь крамолы, и тогда Я во гневе Своем пошлю молнию с неба, и она сожжет тебя и твой народ своевольный, живущий без законов, и сожжет она Зеленый Рай. Демьян, Демьян, Демьян, дай законы народу твоему и веди их, как добрый пастух, чтобы сын боялся отца, отец — начальников, начальники — пастуха, а все вместе единого Бога на небе и земле, Меня, грозного Саваофа…»

Оратор все более входил в свою роль. Поворачиваясь своим искривленным телом влево и вправо, со светящимися глазами, в которых сверкали злые искорки, он начинал говорить все более отчетливо, резко, и наконец слушателям стало казаться, что это не прежний добрый Парамон, а какой-то пророк, из уст которого слова выходят, как гром. Какой-то безотчетный страх овладел всеми, так что когда «пророк» приостановился, никто уже не дерзнул нарушить гробового молчания. Глядя со скрытой радостью на своих «овец», Парамон продолжал прежним ласково-слащавым голосом, в котором, однако же, все более начинали звучать как бы раскаты грома. Озлобление и все скрытые силы, которые всю жизнь таились в нем, не смея выйти, как бесы, скованные цепями, вырывались теперь с неудержимой силой, и Парамон испытывал восторг демона, низвергающего своих врагов — ангелов — в ад.