Читать книгу - "Холодная песня прилива - Элизабет Хейнс"

Перемыв посуду, я чуть было не взялась за нее по второму разу: побыть бы еще в теплой безопасности хозяйственных хлопот. Но вот я составила все стаканы и тарелки, оставив на столе только блюдо из-под лазаньи. Его я собиралась попозже вернуть Джоанне. В гальюне воняло, но, пока на понтоне толпились полицейские, я не хотела выползать с поддоном от унитаза. Воспользовалась в очередной раз ведром и плотно прикрыла за собой дверь.

В новой каюте, к счастью, ничего не изменилось. Деревянные панели после шлифовки сделались приятными на ощупь, в солнечном луче плясали мелкие опилки. Пахло свежим деревом. Даже не хочется скрывать такую красоту под слоем краски.

Запах свежего дерева, как это всегда со мной бывает, вызвал воспоминание об отце. Некоторые запахи переносят меня в его мастерскую, в большой сарай позади нашего дома, построенный из старых асбестовых и шлаковых блоков. Льняное масло, скипидар, маринованный лучок, леденцы, машинное масло. Отец был человек рукастый — что угодно мог починить, построить, привести в порядок. Он рыскал по гаражным распродажам в поисках ненужных, разрозненных деталей, которые можно было соединить заново, отчистить или еще каким-нибудь способом возродить к жизни. В его мастерской громоздились банки из-под маринада, заполненные гайками, винтами, болтами, гвоздями, конденсаторами, резисторами и предохранителями, — он прибивал эти банки за крышки к обметанным паутиной стенам. Помимо случайных деталей, он коллекционировал целые автомобили, которые ныне признали бы антиквариатом. Мать относилась ко всему этому терпимо, лишь бы муж не путался в доме у нее под ногами.

Автомобили меня особо не интересовали, а вот когда отец подходил к верстаку и доставал инструменты для работы по дереву, я крутилась рядом, всячески стараясь помочь. В девять лет я сколотила первый стул. Было в этом какое-то волшебство: грубая доска приобрела красивые и точные изгибы законченной вещи.

Отец умер в тот самый день, когда я сдала выпускной экзамен в университете. Я закончила и позвонила домой, а мне никто не ответил. Прямо в магазине посреди дня его сразил обширный инфаркт. Мать потом говорила мне: она поняла, что он мертв, в ту самую минуту, когда отец рухнул на пол.

Закончив в каюте, я пошла в спальню поискать еще какой-нибудь работы. Бесконечно долгий день все тянулся и тянулся, мне уж казалось, будто я неделю не смыкала глаз. Еще слишком рано укладываться в постель, но она меня так и притягивала, уголок одеяла соблазнительно отвернулся. В таком виде я оставила свое гнездышко под утро, отправившись посмотреть, что там за шум. Я сняла джинсы и прилегла, укрылась одеялом. Устала до смерти, голова болела, вероятно после вчерашнего пива.

Сколько-то времени я так пролежала, сама себе удивляясь: отчего же я не плачу. Мертвая Кэдди там, за бортом, в двух-трех метрах от меня. Дилан по телефону разговаривал так, словно уж кого-кого, а меня он вовсе не хотел слышать. Все было так скверно и так странно, что я не в состоянии была толком осмыслить происшедшее.

От таких мыслей, помимо головы, разболелось и сердце. Не заснуть, не расслабиться, и думать тоже не получалось. Я слышала разговор полицейских на понтоне, сперва только голоса, но потом, усевшись на кровати, стала различать и отдельные фразы:

«…Могло быть и хуже, пока хоть дождя нет…»

«…Убраться бы отсюда, пока не залило…»

Я хотела знать, как погибла Кэдди. Скажут ли они мне, если я решусь спросить?

Не может быть, чтобы она уже была там, в воде, когда началась вечеринка. Несчастье, должно быть, случилось намного позднее, когда все разошлись. Я сидела в салоне, оглядывая оставленный гостями беспорядок, а Кэдди… Где была в это время Кэдди? На понтоне? Возле парковки?

Что же получается: она все-таки решила приехать, добралась до реки, поскользнулась и свалилась в реку? Вот уж вряд ли. Я успела разглядеть при свете фонаря лицо утопленницы и заорала не только оттого, что это было лицо Кэдди, но и оттого, как оно было изувечено. Эта глубокая рана — не от случайного падения. Ее ударили по голове. Но почему же я ничего не услышала? Почему Кэдди не кричала?

Значит, она не упала в воду. И не приплыла сюда из Какстона или еще из какого-нибудь места выше по течению. Нет, ее убили и выбросили тело в реку возле моей баржи.

Снаружи, на понтоне, задребезжал звонок мобильного телефона.

Бесполезно, поняла я. Уснуть я не усну. Я поднялась и пошла обратно в салон, вынула из шкафчика чистый стакан, нацедила воды. Противный вкус во рту не смывался. Вчерашнее пиво, сегодняшний перепуг.

На верхней палубе послышались шаги, кто-то с силой постучал в дверь рубки.

— Войдите!

Дверь открылась, на трапе показался мужчина в костюме. Не Бастен — другой, помоложе, темные волосы и темные глаза, неожиданно приветливая улыбка. А я-то думала, полицейского сразу узнаешь. Пока я разглядывала его, он столь же внимательно разглядывал меня: трусики, мятая футболка, между ними голый живот.

— Простите. Я не знал…

— Я хотела немного отдохнуть, — заявила я, хотя стояли-то мы оба в салоне, а никак не в спальной каюте.

— Мисс Шипли?

— Да, это я.

— Детектив-констебль Джим Карлинг. — Он показал мне удостоверение. Тоже, как и у Бастена, мятое и потертое, фотография неузнаваема.

— Кто-то из ваших уже беседовал со мной.

— Знаю. Я хотел сообщить вам, что сейчас тело будут поднимать. Не хотелось бы, чтобы вы испытали шок по второму разу.

— А! — чуть не вскрикнула я, оборачиваясь к иллюминатору. За ним на понтоне собирались ноги, несколько пар ног.

Детектив спустился по трапу в салон, теперь мы стояли друг напротив друга.

— Давайте я пока побуду с вами, — мягко предложил он. — Вот, держите. — Он взял с дивана вязаное покрывало, накинул его мне на плечи, а потом усадил меня на диван спиной к иллюминатору.

Тут у меня хлынули слезы наконец.

— Все нормально, Дженевьева, — пробормотал Карлинг. — Все будет хорошо.

Симпатичный человек, подумала я. И лицо такое доброе. Как у Дилана. У Дилана лицо было доброе. Такое лицо никто не будет любить, кроме матери, говаривал он. С виду настоящий громила, нос сломали еще в детстве на боксе, уши приплющены, голова бритая наголо — но какой чувственный рот, какие прекрасные, какие добрые глаза! Ни одна девица не сочла бы его красивым, и это, наверное, к счастью, иначе я бы еще быстрее запала на него и наша история обернулась бы по-другому. А я поняла, как он мне дорог, лишь когда уехала из Лондона, когда уже ничего нельзя было изменить. И вот пять месяцев спустя он разговаривает со мной по телефону так, словно и знать меня больше не желает.

Карлинг сел в кресло, оглядел салон. Интересно, бывал ли он раньше на борту жилого судна?

— Может быть, хотите пройтись посмотреть? — спросила я.

— Что? А! — Он так забавно смутился, словно я поймала его на чем-то недозволенном. — Нет, все в порядке. Просто красиво тут у вас. Вы здорово поработали.