Читать книгу - "Апокалипсис Томаса - Дин Кунц"

— Ты говоришь, что я болен?

— Нет. Отнюдь. Вы здоровы, как бык. Любой бык будет счастлив, если сможет похвастаться таким же здоровьем. Я просто говорю про это маленькое пятнышко на вашей губе. Оно, должно быть, болит.

Он чуть расслабился.

— Чертовски болит.

— А как вы его лечите?

— Ничего нельзя сделать с этим чертовым стоматитом. Он должен пройти сам.

— Это не стоматит. Это герпес.

— Все говорят, что это стоматит.

— При стоматите язвы во рту. Они и выглядят по-другому. Давно она у вас?

— Шесть дней. Иногда так болит, что хочется кричать.

Я содрогнулся, чтобы выразить сочувствие.

— Сначала вы почувствовали зуд в губе, а уж потом появилась язва?

— Именно так, — глаза Кенни раскрылись, словно он понял, что перед ним ясновидящий. — Зуд.

Небрежно оттолкнув ствол «узи», чтобы он более не смотрел мне в грудь, я задал еще один вопрос:

— А за двадцать четыре часа до появления зуда вы находились под очень жарким солнцем или на холодном ветру?

— Ветру. Неделей раньше у нас сильно похолодало. С северо-запада задул чертовски холодный и сильный ветер.

— Вы получили ветровой ожог. Слишком жаркое солнце или холодный ветер могут вызвать такую язву. А теперь, раз уж она у вас появилась, мажьте ее вазелином и старайтесь не бывать ни на солнце, ни на ветру. Если ее не раздражать, она заживет достаточно быстро.

Кенни коснулся язвы языком, заметил мой осуждающий взгляд, спросил:

— Ты что, врач?

— Нет, но я достаточно хорошо знаю пару врачей. Вы, как я понимаю, из службы безопасности.

— Я выгляжу устроителем вечеринок?

Я воспользовался возможностью показать, что мы уже подружились, рассмеявшись и ответив: «Подозреваю, после нескольких кружек пива вы становитесь душой компании».

Битком набитая кривыми желтыми зубами, его улыбка — не забудьте про язву на верхней губе — выглядела такой же обаятельной, как опоссум, раздавленный восемнадцатиколесным трейлером.

— Все говорят, что Кенни — отличный парень, после того как вольешь в него немного пива. Проблема в том, что после десяти кружек я завязываю с весельем и начинаю все крушить.

— Я тоже, — поддакнул я, хотя в один день никогда не выпивал больше двух кружек. — Но должен отметить, не без сожаления, я сомневаюсь, что сумею разнести какое-нибудь заведение так же, как вы.

Он раздулся от гордости.

— Да, по этой части мне есть, что вспомнить, это точно, — и его жуткие шрамы на лице стали ярко-красными, словно воспоминания о прошлых погромах в барах и пивных подняли температуру его самоуважения.

Постепенно я начал осознавать, что освещенность в конюшне меняется. Посмотрев направо, увидел, что на восточные окна по-прежнему падает утренний свет, который становится красным, благодаря медному отливу стекол, но не таким ярким, как раньше.

Нацелив «узи» в пол, а может, мне в ноги, Кенни спросил:

— Так как, парень, тебя зовут?

Я чуть напрягся и полностью сосредоточил внимание на гиганте, доверие которого мне пока удалось завоевать лишь частично.

— Послушайте, только не надо думать, будто я вешаю вам лапшу на уши или что-то в этом роде. Это действительно мое имя, пусть и звучит оно необычно. Меня зовут Одд. Одд Томас.

— С Томасом все нормально.

— Благодарю вас, сэр.

— И знаешь, Одд — не самое плохое, что родители делают с детьми. Родители могут основательно изгадить ребенку жизнь. Мои родители были самые мерзкие… — вспомните несколько слов, которые никогда не произносят в добропорядочной компании, предполагающие кровосмесительство, самоудовлетворение, нарушение законов, защищающих животных от извращенных желаний человеческих существ, эротические навязчивости. Связанные с продукцией ведущей компании по производству сухих завтраков, и самое странное использование языка, какое только можно себе представить…

С другой стороны, забудьте об этом. Характеристика Кенни, которую он дал своим родителям, уникальна. Таких нехороших слов и их сочетаний вам нигде и никогда не услышать. И как бы долго вы ни разгадывали этот ребус, предложенное вами решение потянет лишь на бледное отражение сказанного им.

Потом он продолжил:

— Моя исходная фамилия — Кайстер. Ты знаешь, что означает слово «Keister»?

Хотя мы уже заложили основу дружеских отношений, я подозревал, что в мгновение ока могу перейти из списка лучших друзей в список заклятых врагов. Признанием, что значение слова «Keister» для меня не секрет, я мог подписать себе смертный приговор.

Но он спросил, и я ответил:

— Да, сэр, это сленговое слово, и некоторые люди используют его, чтобы обозначить зад человека. Вы понимаете, то, на чем сидят, скажем, часть брюк или иногда ягодицы.

— Жопа, — объявил он, одновременно прошипев и прорычав это слово, да так громко, что в конюшне задребезжали окна. — Keister — это жопа.

Я рискнул бросить взгляд влево и увидел, что западные окна пропускают больше рубинового света, который еще и прибавляет в насыщенности, чем несколькими минутами раньше.

— Ты знаешь, какое имя мне дали при рождении? — спросил Кенни таким тоном, что отказ от ответа определенно карался смертью.

Встретившись с ним взглядом и обнаружив, что дружелюбия в его глазах не прибавилось, я решился на ответ:

— Догадываюсь, что не Кенни.

Он закрыл глаза и шумно втянул в себя воздух, его лицо скривилось. Будто он собирался сделать трудное признание.

В тот момент у меня возникло желание метнуться к ближайшей двери, но я боялся, что мой побег Кенни расценит как предательство его дружбы и без сожаления расстреляет мою спину.

Хотя остальных обитателей Роузленда в той или иной степени отличала эксцентричность, все они пытались изображать из себя нормальных людей. Этот живописный гигант, этот ходячий арсенал с вытатуированными на могучих бицепсах хохочущими гиенами не прилагал к этому никаких усилий. Я понял, что невозможно даже представить себе, как он работает в единой команде с остальными сотрудниками службы безопасности, которых мне уже довелось встретить. Напрашивалось другое предположение: Кенни никакой не охранник Роузленда, и доверять ему нельзя ни при каких обстоятельствах.

Он еще раз глубоко вдохнул, выдохнул, открыл глаза.

— При рождении меня назвали Джеком[6]. Они назвали меня Джеком Кайстером.

— Это было жестоко, сэр.

— Сучьи ублюдки, — кивнул он, отозвавшись о своих родителях уже не столь яростно. — Меня начали дразнить еще в детском саду, эти говнюки даже не дождались первого класса. В тот самый день, когда мне исполнилось восемнадцать, я пошел в суд, чтобы поменять имя.