Читать книгу - "Пурпурные реки - Жан-Кристоф Гранже"

– Он выдавал им книги, только и всего.

– Вы не замечали в нем ничего странного за последние дни?

Женщина не ответила. Но Ньеман не отступался:

– Может быть, ваш муж в последнее время нервничал, был раздражительным?

– Нет.

– Расскажите мне о смерти его отца.

Софи Кайлуа подняла глаза. Их тусклый, неопределенный цвет искупали великолепные ресницы и брови. Она слегка пожала плечами:

– Он погиб в девяносто третьем году, под лавиной. Мы еще тогда не были женаты. Я ничего точно не знаю. Реми об этом никогда не говорил. Почему вас это интересует?

Полицейский промолчал и стал разглядывать маленькую комнату с идеально ровно расставленной мебелью. Он хорошо знал этот тип жилищ. И еще он знал, что они с Софи Кайлуа сейчас не одни. Призрак погибшего еще витал в этой квартире, как будто его душа в соседней комнате готовилась к своему последнему походу. Комиссар опять взглянул на картины.

– Ваш муж держал тут какие-нибудь книги?

– С какой стати? Он же целый день работал в библиотеке.

– И диссертацию он тоже писал там?

Женщина коротко кивнула. Ньеман не переставал исподтишка любоваться этим красивым и жестким лицом, удивленно думая о том, что за какой-нибудь час встретил сразу двух соблазнительных женщин.

– О чем была его диссертация?

– Об Олимпийских играх.

– Не шибко ученая тема.

Софи Кайлуа презрительно усмехнулась.

– Она была посвящена отношениям испытания и сакральности. Связи тела и духа. Он изучал миф о прачеловеке, по-гречески называвшемся athlon, который оплодотворял Землю своей силой, соками, исходящими из его собственного тела.

– Извините меня, – вздохнул Ньеман. – Я плохо разбираюсь в вопросах философии... Но имеет ли это отношение к фотографиям у вас в коридоре?

– И да и нет. Это кадры из фильма Лени Рифеншталь, снятого на Олимпийских играх тридцать шестого года в Берлине.

– Впечатляющие образы.

– Реми утверждал, что эти Игры были ближе всего по духу к играм древней Олимпии, так как основывались на союзе тела и духа, физического испытания и философского выражения.

– Иными словами, в этом случае речь шла о нацистской идеологии, не так ли?

– Мой муж не принимал всерьез мысль изреченную. Его завораживало одно только это слияние идеи и силы, духа и тела.

Ньеман ни черта не понимал в этой тарабарщине. Внезапно женщина подалась вперед и почти угрожающе спросила:

– Почему вас прислали сюда? Почему именно такого, как вы?

Он оставил без ответа ее злобный выпад. Во время допросов он всегда прибегал к этому приему – холодному бесстрастному презрению, наводящему робость на собеседника. Будучи полицейским, да еще с его внешностью, бесполезно разводить сантименты или затевать дешевую игру в психологию. И он спросил, громко и властно:

– Как вы считаете, мог ли кто-нибудь ненавидеть вашего мужа?

– Что за бред! – взорвалась она. – Разве вы не видели его труп? Неужели вам непонятно, что моего мужа убил маньяк? Псих, который застал его врасплох. Свихнувшийся садист, который издевался над ним, пытал его и замучил до смерти.

Полицейский глубоко вздохнул. И в самом деле как подумаешь об этом несчастном изувеченном библиотекаре и о яростном отчаянии его жены – кровь стынет в жилах. И все же он продолжал расспросы:

– Что вы можете сказать о вашей семейной жизни?

– Какого черта вы лезете в нашу семейную жизнь!

– Я прошу вас ответить.

– Меня что, подозревают?

– Вы прекрасно знаете, что нет. Пожалуйста, ответьте мне.

Молодая женщина бросила на него ненавидящий взгляд.

– Вы хотите знать, сколько раз в неделю мы трахались?

У Ньемана пробежал холодок по затылку.

– Мадам, я исполняю свои обязанности. Вы должны помогать мне.

– Убирайтесь вон, грязный шпик!

Зубы у нее не отличались белизной, зато рисунок губ был на редкость изящен. Ньеман пристально разглядывал этот пленительный рот, резко очерченные скулы, высокие ровные дуги бровей на мертвенно-бледном лице. Это лицо не нуждалось в румянце, ярких глазах, обманчивой игре света и тонов. Вся его красота заключалась именно в линиях – тонких, изысканных, необыкновенно чистых. Полицейский не тронулся с места.

– Убирайтесь, я вам говорю! – вскричала женщина.

– Ответьте мне еще на один вопрос. Реми всегда жил в университете. Когда он проходил военную службу?

Софи Кайлуа удивленно смолкла при этом неожиданном вопросе. Она обхватила себя руками, как будто ее вдруг зазнобило.

– Он не служил в армии.

– Признан негодным?

Она молча кивнула.

– Причина?

Глаза женщины снова блеснули злобой.

– Опять копаетесь?

– По какой причине, я спрашиваю?

– Кажется, что-то по части психиатрии.

– Он страдал нарушениями психики?

– Да вы что, с луны свалились? Все, кто не хочет служить, отговариваются психическими нарушениями. Это ровно ничего не значит. Человек несет какую-нибудь бредятину, косит под психа, и его освобождают.

Ньеман смолчал, но весь его вид выражал крайнее неодобрение. Женщина бросила взгляд на его короткую стрижку, на скромный элегантный костюм, и ее губы искривились в гримасе отвращения.

– Черт подери, вы когда-нибудь уберетесь отсюда или нет?

Ньеман встал и тихо сказал:

– Я сейчас уйду. Но я хочу, чтобы вы знали одну вещь.

– Что еще? – бросила она.

– Нравится вам это или нет, но убийц ловят такие люди, как я. И только такие люди, как я, могут отомстить за вашего мужа.

Лицо женщины на миг окаменело, потом вдруг подбородок ее дрогнул, и она разразилась рыданиями. Ньеман направился к двери.

– Я поймаю его, – сказал он.

Дойдя до двери, он стукнул кулаком в стену и бросил через плечо:

– Клянусь богом, я изловлю сукиного сына, который убил вашего мужа.

На улице ему ударил в глаза резкий дневной свет. Он прикрыл их; под веками заплясали черные пятна. Несколько секунд Ньеман стоял пошатываясь, потом собрался с силами и заставил себя спокойно подойти к машине; черные пятна мало-помалу расплывались, превращаясь в женские лица. Фанни Ферейра, брюнетка. Софи Кайлуа, блондинка. Две сильные, умные, энергичные женщины. Такие женщины, каких ему, наверное, никогда не доведется держать в объятиях.

Он безжалостно пнул мусорную урну, прикрепленную к столбу, затем по привычке взглянул на свой пейджер.