Читать книгу - "День исповеди - Аллан Фолсом"

Дэнни! Геркулес ухмыльнулся. Ему нравилось называть священника только по имени, подобно мистеру Гарри. От этого он ощущал себя почти членом семьи, человеком, который находится в своем кругу. А теперь, по крайней мере сегодня, он считал, что так оно и есть. Насколько же это было важно! Уродливый, но крепкий карлик, брошенный родителями вскоре после рождения, привыкший идти по жизни своим собственным путем, принимать ее такой, какая она есть, и упорно отказывавшийся признавать себя ее жертвой, неожиданно открыл в себе страстное стремление обрести людей, среди которых он был бы своим. Чувство изумило его, потому что стремление и боль оказались куда более сильными, чем он мог себе представить. В результате Геркулес сделал открытие: он человек в гораздо большей степени, чем привык считать, и не важно, как он выглядит. Гарри и Дэнни включили его в свой круг, потому что им требовалось то, на что он был способен, но это само по себе дало ему почетную цель и позволило чуть ли не впервые в жизни испытать чувство собственного достоинства. Они доверили ему и свои собственные жизни, и жизнь Елены, и жизнь кардинала церкви. Что бы ни случилось, чего бы ему это ни стоило — он их не подведет.

Прищурившись от яркого солнечного света, он посмотрел сверху на ведущую к Ватиканскому железнодорожному вокзалу узкую дорожку, по которой им нужно будет пройти через некоторое время. Почти напротив, за теми кустами, в которых затаилась вторая группа «черных костюмов», виднелась посадочная площадка папской вертолетной станции. С другой стороны, справа, за деревьями, высилась вторая башня — радиостанция Ватикана. Он посмотрел на часы.

9 часов 7 минут

Дэнни с Еленой вошли через главный вход Ватиканских музеев в компании трех других прибывших автобусом вместе с ними пар, каждая из которых состояла из инвалида в кресле и везущего его человека. Пенсионного возраста супружеская чета: мужчина в бейсболке с эмблемой «Лос-Анджелес доджерс», поглядывавший на Дэнни в бейсболке «Нью-Йорк янкиз» с таким видом, что нельзя было понять — или он узнал соседа, или ему осточертели музеи и не терпелось поболтать о бейсболе, и катившая кресло его пухлая, приятно улыбавшаяся жена; отец с сыном лет двенадцати с ортопедическими аппаратами на ногах, по-видимому, французы; женщина средних лет, везущая седовласую старушку, вероятно, свою мать, хотя наверняка сказать было трудно — слишком уж грубо разговаривала старушка со своей спутницей; эти были, возможно, англичанами.

Выстроившись в очередь, они приобрели билеты, после чего им предложили подождать лифт, который доставит их на второй этаж.

— Встань здесь. Ближе к двери, — рявкала седая англичанка на свою дочь. — Почему ты так оделась? Знаешь ведь, что я эти твои тряпки терпеть не могу!

Елена поправила сумку, висевшую у нее на плече, взглянув при этом на такую же сумку Дэнни. У них обоих были черные, без всяких надписей, нейлоновые сумки для видеокамер — такие носили многие туристы, — но вместо камер, кассет и батареек там лежали сигареты, спички, туго свернутые тряпки, пропитанные смесью рома и масла и упакованные в пластиковые пакетики, и четыре бутылки из-под пива «моретти», по две в каждой сумке, заткнутые фитилями и содержащие ту же самую горючую смесь.

Послышался мягкий, но отчетливый звонок, зажегся свет, и двери лифта раскрылись. Инвалиды подождали, пока из кабины вышли несколько человек, и въехали внутрь во главе с седой женщиной.

— Мы первые, если вы не возражаете.

Так и получилось; по стечению обстоятельств Елена и Дэнни вошли последними, заставив остальных потесниться, и двери закрылись за их спинами. Будь они первыми или хотя бы вторыми или третьими, у них, как и у их попутчиков, была бы возможность развернуться, и тогда Дэнни, вероятнее всего, увидел бы Итона и Адрианну. Увидел бы, как Итон отвернулся от окошка кассы и бросил внимательный взгляд в закрывающуюся кабину лифта.