Читать книгу - "Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская"

— А это ее дело.

— Перед кем выеживается? Одна живет!

Валентина Федоровна неодобрительно посмотрела на Марину.

— Ты, Маринка, не злись, а учись у Лары. Смотри, как у нее чистенько. Тесно, а уютно. Слышь?

— Ну?

— Страшно мне за нее. Я вчера вечером иду из магазина, а она выходит из подвала — в одном халате, в тапочках, с голыми коленками…

— Мишку ходила искать.

— Такая грязная, будто на земле валялась… И взгляд безумный… — Валентина Федоровна тихо заплакала-Я ей: Лара, Ларочка… А она меня не узнает. Я ее под руку, и домой. Идет, бедная, колышется…

— Ну, а че делать-то, в психушку везти? Там залечат. Привяжут к кровати и будут уколами шпиговать. К ним же только попади… как в Бермудский треугольник…

— Ой, что ты, туда не надо. Ее бы лаской полечить, вниманием, она и очухается. Я завтра с утра в церковь схожу, помолюсь, возьму святой воды, чтобы тут везде побрызгать. А ночевать я не могу, Мариша, у меня дед астматик. Как оставишь на целую ночь? Я уж Ларе говорила: если что, стучи в стенку. Мой-то глухой, а я услышу. Знаешь что? Попробую-ка я другую бабушку поискать. Которая посвободнее. Может, согласится с Ларочкой посидеть.

Валентина Федоровна ушла. Марина почистила картошку, поставила варить и отправилась в спальню к сестре.

— Так весь день и пролежала? — спросила она, прислонясь к косяку. — Встала бы. Бледная, как поганка.

— Голова кружится… И в сон клонит… — Лара с усилием приподнялась и села на постели, сунув под поясницу подушку, — Мариша, я сегодня ночью ее тоже видела, твою Черную Даму…

— Бли-ин…

— По-моему, от ужаса чувств лишилась, ничего не помню… Знаешь, у этого призрака есть имя — Барбара Радзивилл. Она была возлюбленной короля Речи Посполитой, да только мать короля возненавидела ее и велела отравить. Алхимики вызвали ее дух, но король, вопреки обещаниям, не удержался и обнял его. Теперь она блуждает, несчастная, по свету и не может найти путь к своему телу… Есть поверье, что Черная Дама предвещает несчастье. Это мне знак, Мариша. Я все, абсолютно все в своей жизни делала не так, понимаешь? — У Лары затряслись губы, — И где-то осинка звенит на ветру поутру, покуда фанерой под звонкой пилою не стала. Фанерную бирку бечевкой, когда я умру, привяжут к ноге у болевшего ночью сустава…

— Дура ты психованная, Ларка, — укоризненно сказала Марина. — Не каркай тут. Давай, лучше выпей своего отвара, чучелко…

Она напоила Лару лекарством, принесла вареной картошки с колбасой и строго наказала все съесть. Шатаясь, Лара побрела в прихожую — закрыть за сестрой дверь на ключ. Потом без особого энтузиазма поковыряла вилкой в тарелке и нашарила под подушкой дневник.

Перед глазами все плыло, как при пароходной качке. Буквы выходили кривыми, огромными.

5 марта

Тихо в море, точно в храме тихо:

Боги не чужды людских обид.

Успокой, укутай, облепиха!

Сердце помнит, помнит и болит.

(«Медея»)

Лара основательно замерзла в длинной дубленке и высоких сапогах. Ледяной ветер жег лицо, как жидкий азот, пробирал до костей. Против него было бессильно солнце, взирающее с небес сквозь частые серые тучки. Вот и весна наступила… Как в этом городе жить в этом холоде?

Поднявшись знакомой дорогой к Казанской церкви, она увидела толпу, собравшуюся у могилы старца. Здесь что-то громко обсуждали, махали руками. Рядом высилась куча желтой смерзшейся глины.

— П-пустите! — требовательно говорила Лара, пробираясь к яме. Зубы у нее стучали, — М-мне нужно! — На удивление быстро она оказалась у края вскрытой могилы.

— Граждане верующие, ваше беспокойство напрасно, святотатства мы не допустим! — басил в толпу холеного вида господин при фигурной бородке и с цепочкой часов на жилетке, выглядывающей из-под распахнутого мехового пальто. С невозмутимыми лицами стояли бородатые церковные чины — в черных одеждах, с позолоченными крестами на груди — Могила потревожена по причине ее усадки в грунт! Также необходимо опровергнуть слухи о том, что тело старца Федора Кузьмича увезено в Петербург!

Крышка гроба сгнила и провалилась. Двое юношей-монахов, стоявшие на дне ямы, стали выбирать гнилушки, и скоро взору собравшихся открылись мощи. Хорошо сохранились только коричневые кости ног, обутых в кожаные башмаки, и длинная седая борода, которая отчетливо обрисовывалась на груди старца. Сотрясаясь от дрожи, Лара наклонилась, и вдруг скользкий склон пополз под каблуками, в мгновение ока она съехала юзом и рухнула лицом вниз в бесформенную осклизлую массу. Раздался треск, хлюп, и все смолкло. Лара барахталась в ледяной жиже, но не могла кричать — горло залепила горькая слизь.

Пощади! Но разве я щадила? Позабудь! Но разве я прощу? Прошлое — разрытая могила, та страна, в которой я гощу…

Не чувствуя собственного тела, она рванулась в последней отчаянной попытке освободиться и — проснулась. Мама… мамочка…

Она не сразу поняла, что лежит раздетая, в одной сорочке, на бетонном полу балкона, припорошенного снегом, на третьем этаже под крышей дома своего. Была глухая ночная пора, когда даже собака не тявкнет, а в отсутствие луны бликует на сугробах тусклый свет от подъездных фонарей. Через открытую входную дверь в квартиру врывался ветер, и Лара лежала на этом немыслимом сквозняке, словно мерзлая рыба.

Кое-как перебравшись через высокий балконный порожек, она поползла на четвереньках в ванную — отогреваться под горячим душем. Зеленые фосфоресцирующие стрелки на часах показывали в темноте два сорок семь.

…Она надела все, что нашла из шерстяных вещей, закуталась в плед — озноб не проходил, а в доме, как обычно, ни капли спиртного. Лара выпила три чашки обжигающего сладкого чая и заснула под утро, уронив голову на кухонный стол. Она хотела бы закрыться в спальне и выбросить ключ в окно, чтобы опять чего-нибудь не сотворить с собой, но между проходными комнатами не было двери. Ее убрали прежние хозяева.

6 марта

Я была уверена, что это никогда со мной не произойдет. Что в страшную минуту, когда подступит безумие, приставленный ко мне с рождения ангел укроет меня своими мягкими крыльями. Но это все-таки случилось; он оставил меня, он потерял терпение, потому что я безнадежна, и теперь я погибаю. Мир окончательно разлюбил меня, в своем собственном доме я чувствую себя Наполеоном в изгнании. Обнаружив мою слабость, все изменили мне, и первыми — предметы. У чашек выросли углы, обои — послушно-податливые оболочки — кусают, как крапива, мои дрожащие руки. Хлеб пахнет