Читать книгу - "Пир плоти - Кит МакКарти"

Поскольку в отделении не осталось специалистов достаточно высокой квалификации, наиболее ответственная работа была временно распределена между гистологическими подразделениями городских больниц. Декан поручил отделу по работе с персоналом дать объявление об открывшейся вакансии, а сам вместе с членами ученого совета начал подыскивать кандидатуру на должность главы отделения. Правда, Рассела официально еще не признали виновным, однако никто из членов научного сообщества не желал иметь в своих рядах подобного типа. Возможность снова пригласить Айзенменгера даже не приходила декану в голову.

Решить вопрос с музеем было еще труднее.

Первым побуждением Шлемма было закрыть музей навсегда — он вызывал у всех чересчур мрачные и неподобающие ассоциации. Однако ученый совет выступил против столь крутых мер, и Шлемм, человек по натуре осторожный, согласился с ним. Его коллеги из других учебных заведений также были единодушны: музей слишком почтенное и значительное учреждение, чтобы терять его из-за каких-то «непотребных выходок», как выразился один из ученых мужей.

Однако это достойное всяческих похвал решение влекло за собой новые затруднения. Кто будет работать в музее и руководить им? Не было ни директора, ни помощников куратора, ни самого куратора. Гудпастчер (или Гринпастчер? — не важно) на днях покончил с собой. Услыхав эту новость, декан едва не упал со стула: неужели еще один крутой поворот в этом мерзопакостном деле? Но главный констебль в очередной раз сыграл роль утешителя: у куратора намедни умерла жена, и тот просто не вынес одиночества. Он не оставил записки, но самоубийцы часто так делают. Никаких подозрительных обстоятельств не выявилось.

Прежде всего требовалось найти нового директора. Наиболее очевидным кандидатом декану представлялся Гамильтон-Бейли. Профессору, похоже, удалось справиться со своими проблемами, и он вернулся к работе. Тем не менее Шлемм не был до конца уверен в правильности своего выбора. Он позвонил Ирене Гамильтон-Бейли — отчасти с целью прояснить вопрос о психическом состоянии ее мужа, отчасти для того, чтобы сказать, что выполнил ее просьбу. Шлемм выразил удовлетворение, узнав у нее, что дела профессора, вне всякого сомнения, налаживаются, но с еще большим удовольствием выслушал ее горячую благодарственную речь.

Декан пожаловался Ирене, что уход Айзенменгера крайне осложнил и без того непростую ситуацию в школе, и подчеркнул, что имя профессора Гамильтона-Бейли ни разу не упоминалось в связи с убийством.

— Дэниел, я очень благодарна вам за это.

«Насколько благодарна?» — подумал он, хотя тон женщины намекал, что за ответом далеко ходить не придется. Шлемм помедлил, раздумывая, хочется ли ему хвататься за эту возможность, чтобы разжечь из искры уже потухшее было пламя.

— Нам, наверное, надо встретиться, Ирена, — забросил он удочку. — Уже столько времени прошло.

Ирена придерживалась точно такого же мнения.

Однако, повесив трубку, Шлемм задумался, так ли разумно отдавать музей в руки Гамильтона-Бейли. Руководство музеем потребует много времени, выдержки, концентрации сил и внимания. Справится ли профессор с этой обременительной обязанностью, пусть даже он вновь стал работоспособен? Одной из важнейших задач была проверка происхождения и аутентичности препаратов — чрезвычайно тонкое и сложное дело.

И еще эта связь Александра с Никки Экснер…

В конце концов декан решил, что прежде всего имеет смысл поговорить с самим кандидатом, и пригласил его к себе. Гамильтон-Бейли выглядел, конечно, уже лучше, но вряд ли мог служить образцом физического совершенства. Поколебавшись, он тем не менее довольно охотно принял предложение декана. По правде говоря, Шлемма даже несколько покоробила столь сдержанная реакция профессора, но отступать было поздно.

Несколько утешало декана то соображение, что выбора у него, собственно, и не было.

* * *

Джонсон позвонил Айзенменгеру и назначил ему встречу возле дома Гудпастчера. Сам он сразу же поехал туда и, прибыв раньше патологоанатома, стал ломать голову над тем, что же им, собственно говоря, делать дальше. Он не успел проанализировать свои мысли и понять, почему он считает самоубийство куратора столь важным событием и зачем ему непременно надо пробраться к нему в дом. Так или иначе, Джонсон был здесь, и перед ним стояла чисто практическая задача: как выполнить задуманное.

Дом был пуст. Бывший сержант окинул взглядом соседние дома. Возможно, у кого-то из их обитателей и имелись ключи от жилища Гудпастчера, но Джонсон вовсе не горел желанием стучаться во все двери подряд и излагать всякий раз одну и ту же выдумку, объясняя, зачем ему понадобились эти чертовы ключи. Но в таком случае оставалось только идти на взлом. Он посмотрел вдоль улицы в ту и другую стороны. Айзенменгера не было.

Наступив на горло преклонению перед законом, укоренившемуся в нем за годы безупречной службы в полиции, Джонсон решил, что медлить нельзя. Им овладело нетерпение.

Взламывать парадную дверь было бы по меньшей мере неразумно — слишком много соседских окон выходило на нее, отражая в себе затянутое облаками небо. Другое дело черный ход. Его скрывали заросли густого и высокого кустарника, что давало Джонсону возможность совершить преступное деяние незаметно для посторонних глаз. Поковыряв в замке перочинным ножом, через десять минут он уже был на кухне.

Вонь в доме стояла невыносимая. За несколько недель, прошедших с того дня, как миссис Гудпастчер увезли в больницу, здесь воцарились упадок, запустение и печаль. Смерть хозяина и его быстрое разложение не добавили атмосфере свежести. И хотя тело унесли, отчаяние, казалось, разъедало дом; ощущение этого было настолько острым, что Джонсон даже пожалел, что вошел сюда.

Но вошел так вошел. Что дальше?

Бывший сержант огляделся. Грязная посуда на столе; все покрыто тонким слоем городской пыли; у двери в прихожую — шлепанцы Гудпастчера и мешочек с рукоделием его жены. Еще даже не приступив к обыску, Джонсон почувствовал себя подонком.

Он прошел в переднюю, стараясь не приближаться к двери с матовым стеклом и валявшимися рядом с ней письмами. Со стены, поблескивая грязным стеклом, на Джонсона поглядывал старенький барометр; на столике рядом с сувениром из Эйвона стоял небольшой телефонный аппарат. В передней мелькнул отблеск подъехавшего автомобиля. Джонсон осторожно приоткрыл дверь. Айзенменгер. Когда тот вылез из машины и начал оглядываться по сторонам, Джонсон рискнул и шепотом позвал патологоанатома.

Затворив за собой дверь, Айзенменгер спросил с насмешливым любопытством:

— Наверное, мне лучше не спрашивать, как вы сюда попали, Боб?

— Если нас застукают…

— Давайте постараемся, чтобы этого не произошло. — Доктор огляделся и тоже сморщил нос из-за наполовину реального, наполовину воображаемого зловония. — Что мы ищем?

Джонсон в ответ лишь пожал плечами.

— Тогда с чего начнем?

Справа от них была гостиная, и они осторожно зашли туда, сознавая, что занавески на окнах тюлевые, а глаза у соседей — как и у всех соседей на нашей прекрасной планете — очень зоркие.