Читать книгу - "У подножия необъятного мира - Владимир Шапко"

Соседи в коммуналке попались Мише и Яше хорошие. Две быстренькие старушки и серьёзный старик. В общей кухне царила взаимная предупредительность, услужливость, внимание. Керосинки и керогаз, по всему было видно, не чадили попусту обиды. Хватило места и для Мишиного с Яшей примуса и кастрюли.

Сама комната, куда через неделю был приглашён Шаток на чай с дерунами (отметить как бы новоселье), была светлой, большой. Витьку и прежде восхищал всегдашний армейский порядок и дисциплина в жилище Миши и Яши – ещё у Зинки, в подвале, – но тут было всё доведено до сверхармейской дисциплины и порядка. Свежевыкрашенный пол сиял, как луковица; нотная бумага на письменном столе лежала чёткой стопкой; из чернильного прибора солнце взблёскивало, как из двух спрессованных родников; перо «рондо» на отдыхающей ручке аккуратно вытерто; абсолютно одинаковые фунтики подушек стояли на аскетично плоских кроватях (только на одном фунтике был вышит вензель «М», на другом – вензель «Я»); и наконец – их удивительные штиблеты. Ни капельки не постаревшие. Так и стоящие на аккуратной, разостланной у порога газете радостно-сверкающими солдатами: пятки – вместе, носки – врозь.

За гостеприимным общим столом всё было хорошо: и поминутно прыскающие смехом старушки, и серьёзно недоумевающий от этого старик, и разговоры, и густой чай с сахаром вприкуску. Ну и, конечно, деруны. Как и раньше, очень вкусные. Мишины-Яшины. Фирменные.

Уже поздним вечером Шаток нёс домой брошюру «Как понимать музыку» и тихую радость за Мишу и Яшу, за их аккуратную счастливую жизнь.

В этом же году Миша зачастил к Кларе в больницу. В Демьянов овраг. Клара почти не узнавала его, только как-то по-старушечьи старалась припоминать… Но Миша не отступался: то с тщательно помытым яблоком придёт, то с кулёчком соевых конфет.

Сидя с Кларой в сторонке, на скамеечке, Миша волей-неволей следил за беспрерывным движением больных по кругу. По-заячьи сдёргивая глаза, поглядывал и на хмуро курящих санитаров. Сидел испуганный, напряжённый, всё время нервно посмеивался. И что-то говорил и говорил Кларе. Старался, видимо, смешить.

Подолгу ждал непреклонного Нелькина. У его кабинета. Увидав в коридоре, торопился за ним, подлаживался под его ногу, на ходу убеждал, доказывал, умолял… Наконец, к Ноябрьским, как объект по соцобязательству, Клара была сдана Мише, Доре, Миле и Саре на руки. В эпикризе, после диагноза полностью шизического, следовало полуненормальное: «Возможно (?!) семейное окружение. Для неквалифицированного труда индивид (!) пригоден…» Печать и подпись – «Нелькин».

Тогда, в типографии, перед наборной кассой столпились все рабочие-печатники. Были оживлены, в ожидании радовались. Но руки Клары – до болезни быстрые, ловкие, умные – начали бестолково метаться над набором. Забывали, путали, пропускали буквы, выхватывали не те, не могли понять самых простых слов… Вдруг остановились вовсе, затряслись и словно горько заплакали вместе с Кларой. Большие, заметные, некрасивые…

Всё удручённо молчали. Машина рядом, перекидывая обширные газетные листы, неотвратимо, тупо ударяла: птух! птух! птух!..

В кабинете Берегите Папу как манекен удерживали Клару двое типографских. Самого Берегите Папу, работающего тогда последний месяц, за столом словно бы уже не было. Глаза его, бессмысленно расширенные, удерживали весь кабинет, а если определённо, то – ничего.

Тихо злобясь, рабочие повернули было Клару на выход, как вдруг истукан этот за столом быстро отвернулся к окну – и затрясся. Заплакал вроде как! Что за хреновина! Рабочие остановились, с недоумением ждали.

Платком Берегите Папу промокнул глаза, схватил ручку, быстро стал писать. Бормотал: «Да, да, разумеется! Сейчас! Сейчас!» Написал, протянул листок. Один из рабочих подошёл. Взял. Прочёл. Свернул листок. Как за отвоёванное, хмуро поблагодарил. Повернули Клару, повели к двери.