Читать книгу - "Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - Аркадий Ваксберг"

Он почти ничем не отличался от рассказа Манчи, но Портнягин воспроизводил события тех далеких дней не с чьих-либо слов, утверждая, что сам был свидетелем гибели Бегичева. По словам Портнягина, Бегичев взял его в артель на пути к мысу Входному, когда проплывал по речке Пойтурме — притоку Пясины. Там стоял чум Портнягина. Увидев, как ловко плотничал дед Гавриил, Бегичев принял его в свой коллектив, чтобы чинить санки и лодки, рубить избу.

Бегичев, продолжал Портнягин, очень хорошо относился к Натальченко, а тот «давно решил убить» своего благодетеля — «и вот время подошло». Однажды Натальченко взял «железяку, тяжелую, килограммов пять будет» и стал толочь соль. Бегичев попросил у Натальченко собак, чтобы съездить на Диксон и обменять шкурки песцов на продукты. Натальченко не отвечал, «только красным стал, шея и лицо налились кровью». И вдруг — ударил его этой «железякой» по голове, потом стал топтать. «Ребра ему поломал. До этого Натальченко ходил всегда в валенках, а тут почему-то надел сапоги, подбитые железом».

Долог, очень долог этот рассказ. В нем много подробностей. О том, как Натальченко издевательски расчесывал волосы рядом со стонущим от боли Бегичевым, как запретил он давать боцману не только еду, но и воду, как приказал вытащить его из теплой избы в брезентовую палатку. И как сказал, что расправится с каждым, кто окажет Бегичеву хоть какую-то помощь. «Добрый человек разве убил бы такого начальника? — завершил Портнягин свой рассказ. — Бегичев отцом нам был. А Натальченко совсем сатана… Убил его из-за жены…»

Публикуя запись сенсационного рассказа, существенно подкрепившего обвинительную версию, Казимир Лисовский так прокомментировал добытую им улику: «Слушая на протяжении пяти с лишним часов эту печальную повесть о последних днях жизни Улахана Анцыфера, повесть, которую старик передавал с такими деталями, подробностями, дополняя в некоторых местах жестами, мимикой, имитацией голоса, поясняющими, где сидел Бегичев, где Натальченко, как происходил между ними разговор, — мы взволнованно переглядывались друг с другом. У каждого из нас родилась в сердце твердая убежденность: «Нет, это нельзя выдумать. Это надо видеть самому!» (Курсив мой. — А. В.)

Поиск Лисовского, завершившийся появлением нового важнейшего свидетеля, совпал по времени с выходом второго издания книги Никиты Болотникова «Никифор Бегичев», снова привлекшей внимание к его личности, к его делам. Самые неутомимые исследователи жизни Бегичева по-прежнему придерживались прямо противоположных взглядов на причину его смерти. Новые факты требовали проверки и компетентной оценки. Отмахнуться от них было нельзя. И вполне закономерно, что, откликаясь на «вновь открывшиеся обстоятельства», известный в то время журналист Георгий Кублицкий поставил в печати вопрос о необходимости вернуться к тайне мыса Входного. Вернуться уже не на уровне догадок, предположений, легенд, а во всеоружии науки. Не в силах при этом отойти от насаждавшейся десятилетиями зловещей риторики, Кублицкий утверждал, что рассказы найденных Лисовским людей «проливают новый свет на события, разыгравшиеся некогда далеко на Севере, и заставляют снова со всей серьезностью отнестись к версии о злодейском убийстве Бегичева врагом Советской власти».

Острота ситуации была тем драматичней, что речь шла вовсе не только о раскрытии одной загадки недавней истории: человек, которому печатно заново бросили тягчайшее обвинение, был жив! И женщина, из-за которой якобы разыгралась та кровавая драма, тоже была жива! Молва, преследовавшая их почти тридцать лет, набирала силу. А ясности все еще не было.

Простейший, сам собою напрашивающийся выход — возобновить следствие и подвергнуть анализу имеющиеся доказательства, как старые, так и новые, — был, однако, отнюдь не таким уж простейшим. Все процессуальные действия требуют строжайшего подчинения закону. Они не могут совершаться просто из любопытства. Хотя бы и любопытства научного, исторического. Следствие есть следствие, у него должна быть конкретная, предусмотренная законом цель.

Чем бы это возможное следствие ни окончилось, даже если бы оно полностью подтвердило догадку и слухи, — привлечь Натальченко к уголовной ответственности было нельзя: десятилетний давностный срок со времени прекращения дела давно истек. Юридически признать человека виновным в совершении преступления может только суд. Отдать Натальченко под суд в любом случае было нельзя. Не было и никакой возможности (юридической, процессуальной) его реабилитировать, если бы слухи не подтвердились: Красноярский окружной суд доступными средствами это уже сделал. Но молву, как видим, не пресек.

Ситуация казалась безвыходной…

Сейчас, из новой исторической реальности, возвращаясь ретроспективно в ту, кажущуюся уже окаменевшим реликтом эпоху, я по-настоящему осознаю шаг, на который пошли тогда наши верховные прокуроры. Ныне, когда остаются нераскрытыми десятки, сотни, а то и тысячи прямо-таки раскаленных дел, связанных с убийствами знаменитейших личностей, когда даже самое «свежее», ошеломительное по наглости преступление остается в центре внимания разве что считанные дни, когда у следователей и прокуроров не доходят руки до того, что случилось вчера, потому что сегодняшняя новость уже успела оттеснить вчерашнюю на обочину их служебных интересов, — кажется просто невероятным, с какой серьезностью отнеслась полвека назад прокуратура СССР к просьбе о раскрытии тайны мыса Входного средствами криминалистики. Насколько прониклась пониманием уникальности этой истории, ее непохожестью на то, чем приходилось заниматься до сих пор. И средства нашлись, о чем сегодня, когда деньги на высоком и высочайшем уровне лезут из ушей и ноздрей, нельзя было бы даже мечтать: их хватает на что угодно, но только не на то, чтобы изобличить опаснейших преступников, вольготно устроившихся под надежной крышей…

Речь шла не только об извечном и естественном стремлении проникнуть в тайну, разгадать поставленную жизнью загадку, преодолев те препятствия, которыми тайна пытается себя оградить. Но и — самое главное! — о добром имени человека, на которого молва наложила поистине Каиново клеймо. Строго говоря, жизнь свою худо-бедно он прожил. И Василию Михайловичу, и Анисье Георгиевне было уже за шестьдесят. Никакой формальной помехой для осуществления их скромных жизненных планов слухи не стали. Но легко представить себе, как им в той атмосфере жилось. Как горько было прийти к финалу земного пути с этим тяжелым грузом. Как смотреть своим детям в глаза…

Если бы версию об убийстве удалось опровергнуть, притом на основе достоверных научных данных и с учетом всего обвинительного багажа, восстановление доброго имени Натальченко снимало тяжкий моральный груз со всей семьи. С другой стороны, если молва с истиной не расходилась, убийца должен был — по справедливости — понести хотя бы то наказание, которое реально еще была в состоянии наложить на него прокуратура: признать имеющиеся доказательства достаточными для передачи дела в суд и прекратить производство в связи с истечением срока давности. То есть, как принято выражаться на языке права, — «по нереабилитирующим основаниям». Избежав наказания юридического, Натальченко пришлось бы тогда в полной мере нести наказание нравственное, и не существовало никаких причин, которые в таком случае должны были бы его от этого избавить.