Читать книгу - "Свои - Валентин Черных"

Политрук молчал.

— Ладно, — сказал Старик. — Москву можно сдать и снова забрать. Значит, зимой позиционная война, а летом то мы наступим, то они.

— У нас больше ресурсов, людей, терпения. Немцы большого напряжения не выдержат.

— Нам бы самим выдержать. Сегодня к вечеру вернусь или завтра с утра, и будем думать, как жить дальше. Полицмейстер дочек моих посадил. Обкладывает, как медведя.

— За что так не любит?

— Жениться хочет на моей внучатой племяннице. А я против.

— Это ей решать.

— Мне решать, среди родни я самый старший… Ее жених, когда в армию уходил, просил меня, если что, чтобы я помог им, ты не поймешь, мы все тут повязаны. Я с его дедом в армии служил, его покойный отец моим девкам помогал, пока я раскулаченным по Сибири шастал.

— А Полицмейстер не местный? — спросил Политрук.

— Местный. И тоже мой родственник, дальний только, седьмая вода на киселе. Не поймешь ты этого…

Старик ехал по райцентру. С главной улицы повернул в переулок, остановил лошадь у здания с надписью: «Полиция». Попытался пройти во двор, но его остановил часовой.

— Как доложить? — спросил часовой.

— Скажи, что староста из Блинов.

Старик ждал у ворот. По двору ходили полицейские, вооруженные советскими винтовками. Некоторые прицепили кавалерийские шашки. Старика все не приглашали. Он присел на корточки у забора и стал дремать, как старая птица на насесте.

— Пусть заходит, — крикнули наконец с крыльца.

Старик прошел в кабинет Полицмейстера. На столе Полицмейстера лежал советский автомат ППД, на стене висел цветной портрет Гитлера.

— Чаю выпьешь? — спросил Полицмейстер.

— С охоткой, — ответил Старик.

Они пили чай. Полицмейстер из стакана в серебряном подстаканнике. Старик привычно из блюдечка.

— Из-за дочек приехал? — спросил Полицмейстер.

— Из-за дочек, — ответил Старик.

— Тебя комендант пока не разрешил арестовывать — мало фактов у меня против тебя, а у твоих дочек мужья в Красной Армии, поэтому они могут ведь и беглых пленных укрыть, и партизанам помощь оказать.

— А что, в наших местах и партизаны есть?

— Пока нет. И беглых пленных не нашли. А задержанных допрашиваем. Посидят на хлебе и воде, может, и вспомнят, где что слышали. Но больше всего у меня на таких, как ты, надежда. Захотите, чтоб дочки вышли, рогами землю вспашете, все разузнаете и сразу ко мне, а я тут же дочек выпущу.

— Нехорошо поступаешь, Николай Иванович. Я от советской власти пострадал. И дочки пострадали. За то, что я раскулачен был, их в институт не приняли, лишены они были прав при советской власти. Выходит, что теперь их и немецкая власть наказывает?

— А нет у меня выхода, Иван Петрович. Я за порядок отвечаю. Гестапо мне наводку дало. Как минимум один из троих сбежавших пленных — наш, местный. А что получается? Через день после побега военнопленных убивают полицейского. Значит, он кого-то узнал из своих? Так получается? А ты с ним в родстве. Может, он на тебя донести хотел, а ты родственничка ножиком и чиркнул.

Полицмейстер подошел к карте района, поставил циркуль и очертил круг, в который вошли четыре деревни.

— Двое суток назад убили двух мотоциклистов. Наверняка кто-то из этих деревень. От места убийства до любой из этих деревень не больше трех километров. Полчаса до места и полчаса, чтобы вернуться. Из четырех деревень призвали семнадцать мужиков из девяти семей. Из каждой такой семьи я кого-то посадил. Из твоей — дочек.

— А если не найдете? — спросил Старик.

— Будем расстреливать, — ответил Полицмейстер. — Дано такое указание — за каждого убитого немецкого солдата расстреливать по десять заложников.

В кабинет заглянула молодая красивая женщина и, увидев Старика, стала закрывать дверь.

— Заходи, Полина! Мы с Иван Петровичем чай пьем, присоединяйся к нам. Что против него имею, я сказал. Может, и он скажет, что против меня имеет.

— А я ничего и не имею, — ответил Старик.

— Свадьба в субботу. Не придешь, Иван Петрович, расценю как протест и сделаю выводы.

— Понимаю. Дочек повидать можно?

— Передачи и свидания запрещены.

— Благодарствую, — сказал Старик и вышел из кабинета.

Во дворе он внимательно и осторожно осмотрел полицейских. Вооружение в основном карабины, советский ручной пулемет Дегтярева.

Старик подъехал к школе, на окнах которой были решетки из колючей проволоки. Школу охранял полицейский с винтовкой.

В комнате для свиданий сидели Старик и очень пожилой Полицейский.

Дочки зашли, бросились к Старику и заплакали, обнимая его.

— Выйди, — сказал Старик Полицейскому. Тот проворчал что-то, но вышел.

— Вытираем сопли и слезы, — сказал дочерям Старик, развязывая платок с едой.

Дочери ели хлеб с салом, запивали молоком и рассказывали:

— Жуть! Обовшивили. И блох полно. В классе по сорок человек. Папаш, выкупи нас! Людку из Пуговки за царский золотой червонец выкупили.

— Вы дороже стоите, — Старик улыбнулся.

И дочери повеселели, вытерли слезы. В комнату заглянул молодой полицейский.

— Дядя Ваня, надо в камеру, обход скоро.

Дочери снова заплакали.

Старик и пожилой Полицейский пили чай из блюдечек, как привыкли пить, откусывая щипчиками совсем уж микроскопические кусочки сахара.

— Девки говорят, что некоторых выкупают, — сказал Старик.

— С твоими вряд ли получится, — ответил Полицейский. — Они на контроле у Полицмейстера. А он идейный. Ты же сам знаешь, нет ничего хуже, чем идейные, за советскую они власть или за немецкую. Его не купишь.

— А можно и не покупать, — сказал Старик.

— А как? — спросил Полицейский.

— А никак, — ответил Старик.

Ночью Анна спускалась к бане на берегу реки. За нею шел Политрук.

Анна вошла в баню, показала на баки с горячей и холодной водой, размочила в шайке березовый веник.

— Пропарься хорошенько, потом первача примешь и поправишься.

Она плеснула на каменку ковшик горячей воды и выскочила в предбанник. Сидела в предбаннике, прислушивалась, но ничего не слышала.

— Живой? — спросила она. — Чего молчишь?

Не дождалась ответа, открыла дверь в баню и увидела голого Политрука, лежащего на полу. Политрук приподнялся, прикрывая причинное место, и сказал:

— Не могу, сил нет…

— Ладно, — ответила Анна. — Полезай на полок, пропарю.