Читать книгу - "Даль сибирская - Василий Шелехов"

– Ты, дядя Антип, такой же фашист, как те поганые фрицы. Зря они тебе руку отшибли, голову твою дурную надо было оторвать!

А когда в армию провожали Алексея, посулился он отомстить за смерть матери, за сиротство братьев и сестёр. И угрозу свою выполнил. Вернулся через три года таким молодцом-красавцем, на загляденье девкам! И ростом стал выше, и в плечах раздался, возмужал. Выследил, подкараулил Кандаурова в тёмном переулке да так уделал ирода, что тот ровно через три месяца Богу душу грешную отдал. И не придерёшься, в суд не подашь: рожа цела и нигде синяков. Алексей внутренности ему отшиб. Ну, разыскал он потом и забрал из детдома братишек, сестрёнок, заместо отца им стал, вырастил, выучил. Женился, конечно, своих детишек народилось четверо. А в колхозе и шофёром, и трактористом работал, и бригадирил. Мастер на все руки, настоящий крепкий мужик, хозяин.

Помолчали, ожидая, не прибавит ли что-нибудь хозяйка к рассказанному. Драматическая судьба крестьянской семьи Прашутинских произвела на слушателей сильное впечатление.

Сизых, сидевший рядом с хозяйкой, как-то весь подобрался, воззрился на неё и обратился с некоторой неуверенностью, деликатно так:

– Анна Антоновна, а что, разрешите полюбопытствовать, неужели вы, как и Анатолий Иванович, за коммунистов проголосуете?

Батурина с присущими ей милыми ужимочками помешкала, потупила голову и призналась:

– Рискну, пожалуй, за «Единство», хотя, конечно, этот блок – тёмная лошадка, кот в мешке, но всё ж таки… чем-то он симпатичен.

– Потому что эмблема «Единства» – любимый русским человеком мишка-увалень, – подсказал Грудинин. – Ох, и хитрецы же эти политиканы! Знают, на каких струнах сыграть, политический капитал заработать!

– Ой, заговорилась я с вами! – спохватилась Анна Антоновна. – Надо же горячее нести. Соловья баснями не кормят. – И поспешила на кухню.

– М-да-а… Это не басня, а сюжет для драмы, – прокомментировал бывший преподаватель литературы.

– Кошмары большевистского ига современной молодёжи кажутся фантастическими, – подхватил Сизых. – Они не могут поверить в подобные ужасы. В сталинской конституции было записано: «свобода совести, свобода вероисповедания», а священников всех зверски уничтожили, храмы взорвали, приходы закрыли! «Свобода слова, печати, уличных шествий и демонстраций», а люди о политике на кухне шепотком шушукались, да и то мандраж пробирал, за рассказанный политический анекдот можно было десять лет схлопотать и сгинуть в растреклятом ГУЛАГе. Какие уж там шествия!

Анна Антоновна водрузила на середину стола большую сковороду с тушёной картошкой и порезанными на куски сардельками. Гости не замедлили запастись этим лакомым блюдом. Батурин разлил по стопкам водку, Костров же даже от вина отказался, он сидел печальный, подавленный, в разговор не ввязывался, у него, должно быть, уже ни на что не хватало ни физических, ни душевных сил.

– Так что, други, каков будет очередной тост? – спросил хозяин дома, держа поднятой стопочку с водкой.

– Я предлагаю выпить за то, чтоб в Думу нынче прошли не воры и мошенники, не предатели и русофобы, а истинные патриоты России! – провозгласил Сизых.

– Прекрасный тост! – похвалил Грудинин.

– Отлично! Великолепно сказано! – подтвердил Батурин.

Выпили. Закусили. Костров вдруг поднялся и, сославшись на недомогание, оделся и ушёл. Жил он поблизости, только дорогу перейти. Проводив престарелого, все опечалились, примолкли, каждый невольно подумал и о своём собственном неизбежном одряхлении в недалёком уже будущем.

– Плохо его дело, – подытожил Батурин, – жалуется, что сын с ним грубоват, что невестка не уважает его, а ведь мог бы верную подругу завести, после того как ещё в молодости с женой развёлся. Так нет же, не захотел, любовницами пробавлялся.

– Да с Антониной-то Павловной он тридцать лет встречался, а жениться на ней и не подумал, – вздохнул Грудинин.

– Вот-вот. Что теперь жаловаться, сам виноват, – продолжал Батурин. – Я ему посоветовал в церковь пойти, покаяться в грехах, попросить у Бога прощения за своё отступничество, легче, мол, на душе станет. Так куда там! И слушать не хочет о Боге. Как вдолбили ему в молодости, в 30-е годы ещё, в совпартшколе по книжке паскудника Емельяна Ярославского ненависть к Христу, так он до сих пор и стоит, как пень, на этом. Всегда, всю жизнь враждебен был к религии.

– Дорогие гости, пожалуйста! Чаёк поспел! – Анна Антоновна несла из кухни на подносе батарею изящных чашечек фарфоровых с горячим, дымящимся напитком, нежный аромат, напоминающий о щедрых, солнечных тропиках, благоухал в воздухе.

Пили чай со сдобными, аппетитно зарумяненными ватрушками и нахваливали хозяюшку-стряпуху. Говорили об умиротворяющем, житейском: об урожае на садовых участках, удобрениях и компостах, о соленьях-вареньях. Когда отрыжки из чрева дают знать о безусловной сытости, когда винный хмель приятно зыбит, кружит голову, а горячий чай добавляет тепла нашему телу, усиливает ощущения уюта, на душу нисходит блаженное умиление и довольство всем окружающим, колючие мысли о великом российском кризисе отступают на время прочь.