Читать книгу - "Бремя чисел - Саймон Ингс"

Минуту спустя она предложила:

— Зайдем ко мне, если хочешь.

Стейси откидывает простыню в сторону и обнажает себя. Затем, когда я начинаю снимать рубашку, тянется к моему ремню. Мне слышно, как она пыхтит от усердия и время от времени негромко ойкает — это матрас больно впивается в лишенное жировой прокладки тело. Ноги раскинуты и согнуты в коленях, пятки сведены вместе. Когда она наклоняется ко мне, чтобы заняться оральным сексом, ее спина выгибается дугой, и я вижу позвонки и ребра, туго обтянутые кожей, словно спицы зонтика. Невозможно описать тело Стейси, не прибегая к метафорам. Крайнее истощение лишило его привычных очертаний. Оно вообще не похоже на человеческое тело. Оно похоже на руку: тонкую руку инопланетянина с неожиданными сочленениями и выразительными жестами.

Когда я проснулся, за окном было светло. Нам уже успели принести завтрак.

— Надеюсь, что ты ешь яйца, — сказала Стейси. — Ты похож на тех, кто любит яйца.

Я люблю яйца.

Для себя Стейси заказала континентальный завтрак. Я наблюдал за тем, как она ест. Стейси не выбирала лакомые кусочки, не резала тонюсеньких ломтиков, ничего не раскладывала и не меняла местами. Стейси не пожирала все разом, не бегала потом в туалет. Она просто ела: равномерно и не торопясь. Я задумался над тем, как соотносятся между собой самый что ни на есть обычный завтрак и вафля, которую она ела вчера в ресторане. Что это: освобождение от старых анорексических привычек или возврат к ним?

Я ожидал звонка из больницы: хотелось узнать, как прошла операция и как себя чувствует Феликс. Стейси, заметив мое беспокойство, заговорила о своей работе.

Ее проект называется СЧЖК («Стейси Чавес — Живая Картина»), Из съемочной группы сериала «Грейндж-Хилл» она ушла уже давно.

Стейси удалось уберечь то, что она делает, от досужего интереса случайной публики, переместившись в зону, где ее личные навязчивые идеи неотличимы от общего фона: однообразного белого шума субсидированного искусства. Она воспринимала перемены в собственной карьере, успешное развенчание себя в качестве звезды, как свое реальное художественное достижение. Устраиваемые ею хэппенинги (перфомансы, живые картины, их можно называть как угодно) — это не самое главное, что Стейси хочет сказать миру.

Она видела в себе деятеля концептуального искусства, художника, избравшего главным объектом творчества собственную звездность. Очевидно, у нее имелись собственные средства, не говоря уже об актерских заработках, и в этом нет ничего предосудительного, так как подобная работа требует немалых финансовых затрат. Вера, ее пресс-агент, потребовала жалованье за два года вперед, опасаясь, как бы творческие эксперименты Стейси не подпортили ее профессиональную репутацию.

— Я все делала неправильно, — рассмеялась Стейси. — Выступала против премии Тернера. Устраивала перфомансы в церковных криптах. Газеты писали об этом взахлеб.

Одно из ее пресловутых представлений — оно недолго шло в лондонском Ай-си-эй, — состояло в том, что она проглатывала пятнадцать шоколадных батончиков «Марс», а затем на глазах у публики извергала их из желудка в ведро.

Стирание памяти о себе оказалось делом куда более сложным, чем Стейси предполагала.

— Иначе почему мне пришлось выплатить Вере жалованье за много месяцев вперед.

Вера, как уже было сказано выше, — ее бывший пресс-агент, ныне ее анти-пресс-агент. Она регулярно отсылает искусно составленные материалы о ее работе газетчикам, чтобы таблоиды не забывали о бывшей звезде и не пугались излишне радикальных экспериментов Стейси Чавес.

Несмотря ни на что, меня заинтриговал ее рассказ. Я тоже кое-что смыслю в искусстве стирания памяти о себе.

— А чем занимаешься ты, Саул? — поинтересовалась в свою очередь Стейси.

Я не видел ничего плохого в том, чтобы провести еще полчаса в ее обществе, и, чтобы не вызвать лишних расспросов, не стал слишком удаляться от истины. Главное — отвечать так, будто мои деловые интересы в США столь же невинны, как когда-то. Я сказал Стейси, что руковожу бюро по трудоустройству. Мой ответ, как мне показалось, прозвучал вполне естественно. Я бы даже сказал, автоматически.

В девяностые годы считалось, что работники международных гуманитарных фондов — стоило им обосноваться в Мапуту и Бейре — непременно обязаны под самую завязку набить свои дома прислугой. Такова была здешняя традиция. С одной стороны, это обеспечивало неплохой источник работы местному населению, с другой — поскольку современной домашней техники здесь не было и в помине — позволяло решить бытовые проблемы. Тем, кто стеснялся нанимать прислугу, сами мозамбикцы недвусмысленно намекали, что белым господам в их же собственных интересах желательно переступить через высокие принципы.

Очень часто по возвращении назад в Вашингтон эти работники ощущали потребность и далее пользоваться услугами своей африканской свиты. Вот тут-то им и приходил на помощь ваш покорный слуга. Моя деятельность, разумеется, была законной на все сто; я лишь находил лазейки в законодательстве, в тех его статьях, что касались трудоустройства иностранцев в США. Таким образом, я поставлял дешевую домашнюю прислугу аппаратчикам из ООН, Международного банка и МВФ. Более того, мы гарантировали этой самой прислуге сносный уровень жизни и будущее намного лучше того, на какое они могли рассчитывать у себя на родине.

Мои подопечные из стран Центральной Африки получали надежные документы и возможность перебраться на ПМЖ за океан. Про себя же я усмехался тому, что гуманитарные фонды, сами того не желая, открыли этим людям двери в Америку.

Лишь летом 1996 года я позволил Ною Хейдену догнать меня.

Прошло почти тридцать лет с тех пор, как мои убогие переводы книги Ги Дебора «Общество зрелища» вызывали бурные споры в левацкой коммуне, однако Хейден не утратил прежней экспансивности.

— Помнишь те марши?! — воскликнул он. Это были его первые слова при нашей новой встрече. Нам обоим было уже под пятьдесят, мы довольно сильно изменились. В тех местах, где я усох и затвердел, Хейден нарастил жировые подушки.

Мы сидели в саду отеля «Маунт-Сош» в Блантире, торговой столице Малави, соседней с Мозамбиком страны, лишенной выхода к морю. Меня привела сюда необходимость подобрать прислугу для обеспеченных участников Конференции по развитию Южной Африки.

— Помню ли я?..

Помню. Рев голосов то нарастает, то откатывается подобно приливу. Вот мы словно пьяные, толкая друг дружку, всей компанией идем к Гровнер-сквер. «Хо-Хо-Хо-Ши-Мин!» Такие воспоминания обычно возникают при взгляде на старые фотографии или когда смотришь телепередачу и рекламу. Воспоминания сначала расширяют трещины в брусчатке человеческой памяти, но в конце концов почти наглухо смыкают их своей массой. «Клише» — вот как называются воспоминания, которым мы больше уже не нужны, чтобы подтвердить их истинность. Они живут своей собственной жизнью.

Я попытался подсластить пилюлю.