Читать книгу - "Форпост - Андрей Молчанов"

Кирьян всегда был равнодушен к роскоши, но сейчас, сидя за рулем новенького «Мерседеса» с ластящейся к телу кожей сидений, ощущая медвежью мощь тяжелой, но послушной, как игрушка, машины, он все-таки испытывал нечто, похожее на гордость. И вовсе не потому, что мальчишка из сибирской глухомани, не способный даже помыслить об обладании такой колесницей, ныне относится к ней, как некогда к деревенским саням, либо к телеге. Нет, он был горд собою потому, что сейчас рядом с ним находился отец, старый человек, дряхлый телом, но удивительно сохранивший живой и цепкий ум, и глаза отца пристально всматривались в проплывающий за оконцем городской пейзаж, и тоже наполнялись светом гордости за себя и за сына, ибо чистые ровные мостовые, ухоженные частные домики, пышные сады, приветливые новостройки, — все это искрилось чистотой, уютом и довольством под голубым небом безмятежного солнечного дня. Этот город они выстроили сообща, вложив в него все силы, сметку и труд, и сейчас обоюдно понимали личную кровную причастность к созданному ими миру, окружавшему их своей благодатью.

Он был богат. Богат землей, ибо владел многими гектарами здесь, неподалеку от теплого моря, угодьями в Сибири, где стараниями Федора вырастала другая община, богат домами, конюшнями, городской недвижимостью, особняком, чьи окна выходили на зеленые поля и темно-синие зубцы гор, придавленных кипами белого хлопка под хрустально-прозрачным голубым небом. Он был богат женой, ибо Даша, несмотря на возраст, была красива и грациозна, как прежде оставаясь спокойной, отважной и бесконечно верной ему. Но главным его богатством были три дочери и двое сыновей.

Он вновь покосился на отца. По лицу старика медленно катились слезы.

— Сынок, — с тяжелым, но облегченным выдохом произнес тот. — Я всегда знал, что ты верно распорядишься нашим богатством. Но не знал, что случится именно так… Ты не захотел стать богачом среди бедных. Ты создал вокруг себя огромную семью… В ней нет убогих и угнетенных. Смотри, сколько у нас молодежи и ребятни… Ведь все они — твои крестные. Они родились здесь лишь потому, что ты дал кров и дело их родителям…

— Мы сделали это вместе, отец, — сказал Кирьян. — Зеленые алмазы были твоими и только твоими, но ты никогда не трясся над ними, и никогда не говорил мне «нет», даже если и сомневался в моих начинаниях…И мы приумножили это богатство. Да еще как! Теперь мы богаты всей своей прожитой жизнью. А какой бы нам сейчас был толк от мешка с мертвыми камнями? Ты дал счастье многим, а потому сейчас счастлив сам.

— Знать бы нам в ту далекую пору, что это не изумруды, а куда как большая ценность, — вздохнул отец. — А барыги — те сразу смекнули, в чем дело…

— Да не жалей!

— Домов бы здесь стало куда больше, — отозвался отец. — Вот о чем досадую!

Они ехали на кладбище, навестить могилу матери в годовщину смерти. Посидели у гранитного надгробия, вспоминая и думая — уже каждый о своем, помянули светлую память родного человека, каждодневно и незримо пребывающего с ними, затем тронулись обратно, домой.

— Чтоб я сейчас дал за минутку очутиться у нас там, в деревне, — оглянувшись на ворота кладбища, произнес отец. — Вот идем мы из тайги с ружьишками, а дома хлопочет с обедом мать, а на столе — только из печи пирожки твои любимые с капусткой, да с грибами… Эх, мать! Веселая, любящая, в заботах своих нескончаемых… Может, навестим деревню, а, сын?

— Там остались только ее приметы, отец, — сказал Кирьян. — И там течет иное время. А возвращение к приметам прошлого не станет возвращением в прошлое. Твоя память вернет тебя в ту деревню куда лучше, нежели поезда и попутные машины. Впрочем, твоя воля: коли хочешь, так съездим. Только вот разберусь с текучкой…

— С текучкой ты разберешься, когда рядом со мной и с матерью ляжешь, — хмуро отозвался старик. — Ладно, вздор это, чего душу бередить, где счастье было, полынь-трава… Ей не утешишься. То место свято навсегда, но и навсегда пусто.

Кирьян улыбнулся рассеянно, со щемящей тоской вспомнив бревенчатый сруб, оплот своего детства. Остался он или осел, подгнив, в бурьяне, тоже храня в себе былое и радостное, некогда наполнявшее его жизнью и смыслом?

И дом этот — тоже богатство. Одно из богатств памяти.

— Одно меня тяготит, — сказал отец. — В этом сегодняшнем времени нет ни цели, ни мечты. Это время потребления.

— А ты вспомни время приспособленчества, всеобщего угодничества вождям, нищеты, поисков дефицита, — возразил Кирьян. — Оно что, лучше?

Коммунизм — это засуха, пострадавшая от наводнения. И мы с тобой знаем, чем он начинается, и чем заканчивается. Не хочу туда! И даже пример израильских кибуц не вдохновляет. С их сытостью, равенством, но где ни у кого ничего своего нет. Хотя — это тоже форпосты, охранители границ, и государство их лелеет. А арабы боятся.

— А у нас в роли арабов на границе — все государство российское! — крякнул отец. — Только от него отбиваться и успевай! Каждодневно.

— Пока — получается…

В гостиной Кирьяна ожидал Федор. Перекусили, помянули покойницу. Далее волей-неволей разговор обратился к неустройствам дня сегодняшнего.

— Скоро выборы мэра, — говорил Федор. — Приехали партейцы. Агитировать народ. От трех основных новообразований: мутировавшие коммунисты, либералы деловые и подпевалы от президентской епархии. Демократический выбор…

— Когда мы выберем лидером страны негра, я, пожалуй, поверю в демократию, — сказал Кирьян. — А пока проведи все, как обычно… — Пожал плечами. — Всем почет и уважение, всем обещания на ушко… Ну, а мы ориентируемся, как всегда, на реальную власть. Мэр у нас, сам знаешь, как президент в Америке… Кто бы ни был, что изменится? Все равно твоего прихода паства и моего кармана иждивенец… Лучше скажи, как тот парень… — Тут на лицо Кирьяна легла озабоченная тень.

— Скоро будет, отъехал дело готовить…

— А справится?

— Бога молю…

— И Арсений не без участия?

— Без него — никак. Хоть и грешник заклейменный, но в стараниях праведных наших — помощник…

— Рискует Арсений…

— Так ведь по убеждению, — сказал Федор. — Зачтется ему… И, как ни крути, а спасал-то он нас неисчислимо от всякого лиха.

— В парня того я не верю, — хмуро обронил Кирьян. — Перекати-поле. Пустышка.

— Только не корысть им движет, а любовь и раскаяние, — сказал Федор. — В деньгах-то себе он отказал, и перед делом не трусит. Его душа не потеряна для Господа. И мое сердце — с ним. Другое тут меня озаботило… Начальник наш полицейский ко мне заявился.