Читать книгу - "Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов"

вызывало у Вики ни чувства родства, ни симпатии. К нему совсем не клеилось его кандидатство. «Вот этот человек — мой муж, — в каком-то третьем плане, за прочими мыслями, думалось Вике, глядевшей, как на потной залысине билась синяя узловатая жилка, от толчков которой вздрагивал пучок смятых подушкой волос. — Мой муж… Муж…» И чем больше твердились эти слова, тем дальше ускользал, расплывался их привычный и понятный смысл. «Мой муж… Борис Леонардович… Кандидат наук Бурковский…»

Раньше, будучи студенткой, она испытывала трепетное благоговение перед всякими учеными степенями. В этом не было никакой тайной корысти, одно чистое святое преклонение. Но когда ее Борис сам стал кандидатом, это звание утратило для нее привычную святость. Весь Борисов научный подвиг свершался на ее глазах и при ее участии. Борис не особенно усидчиво писал свою диссертацию, тянул и морщился, как школьник. Она рылась за него в цитатах, подбирала литературу, перепечатывала рукопись на машинке. Во всей этой затянувшейся работе было не столько научного горения, сколько дыма.

Утром Борис, заспанный, помятый, в шлепанцах и пижаме, нашел ее на кухне, когда она готовила завтрак, схватил в объятия вместе с ножом и луковицей, которую она собиралась крошить, и ткнулся в щеку сонными сухими губами.

— Ну, поздравляю, поздравляю…

Вика легонько шевельнула плечами, освобождаясь от объятий.

— Что тут у тебя вкусненького на сковородке? А, бифштекс по-капитански! Дело! Лучку побольше, мамуля, лучку!.. Сегодня, разумеется, надо будет собраться.

Вика не ответила.

— Размахиваться не будем. Самый узкий кружок. Я уже кое-кому сказал.

— Борис! — Вика повернулась от сковородки. — Прошу тебя, не надо!

— Не понимаю…

— Мы недавно собирались — на Восьмое марта.

— Ну то восьмое, а сегодня двадцать восьмое.

— Опять будет все то же и все те же…

— Мамуля! — Борис игриво щелкнул в воздухе пальцами. Легкий щелчок пастушьего кнута. — Мамуля! Ты капризничаешь!

— Я… устала…

Такого Вика раньше никогда не говорила. Борис слыхал это от нее впервые, и, может быть, потому он, несколько озадаченный, довольно долго молча переваривал это слово.

— Глупости! — наконец сказал он. — Посидим, поговорим, посмеемся. Это же для тебя!

— Для меня ли?

Борис развел руками. Вика видела, как он искренне обиделся.

*

За завтраком, обычно проходившим при участии Клавдии Антоновны, которая пила только чай, Борис сидел уже выбритый, в чистой накрахмаленной сорочке, лицо его, посвежевшее после бритья и душа, обрело значительность, стало вполне кандидатским лицом: он снова вошел в свой чин, как в мундир, и будет блистать в нем там, на кафедре, в глазах зачарованных студенток. Клавдия Антоновна самолично намазывала ему бутерброды.

— Ты показала Борису телеграмму? — спросила у Вики Клавдия Антоновна, когда Борис уже встал из-за стола.

— Нет. Он пришел вчера поздно.

— Послушай, Борис, к Виктории едет какой-то Полужняк. — Клавдия Антоновна вопрошающе посмотрела на Вику. — Просит встретить на вокзале.

— Кто такой?

— Она не говорит.

— Я просто не знаю, — сказала Вика. Она протянула Борису телеграмму.

— Гм… Полужняк… Ну и что? Может быть, это даже не он, а она. Пусть встретит.

— Борис, ты не думаешь, что говоришь! — изумилась Клавдия Антоновна. — Ах, боже мой! Ну куда мы его? Куда? Отец совсем плох, и у тебя теперь такая работа. А он, наверное, еще и с женой. Или даже с детьми.

— Клавдия Антоновна! — взмолилась Вика. — Не надо! Прошу вас! Это же ужасно!

— Как это не надо? Прежде чем приглашать, следовало бы, голубушка, спрашивать. Ты не одна…

— Никого я не приглашала. — У Вики навернулись слезы. — Борис!

— Ай, ну что Борис! — Он посмотрел на часы. — Уже половина десятого. Побегу.

— Вы напрасно волнуетесь, — едва сдерживаясь, сказала Вика Клавдии Антоновне. — Никто сюда не придет.

Когда Вика собиралась на вокзал, Клавдия Антоновна сказала:

— Долго не задерживайся. Сегодня твой день рождения. Ты будешь нужна.

…Встречающие притоптывали и поеживались на пронизывающем ветерке. Налетел мелкий колючий дождь, сыпавший косо и порывисто. Вика стояла у края платформы, втянув голову в воротник. Ей хотелось видеть, как будет подходить дальневосточный скорый.

Из всех поездов Вика когда-то больше всего любила этот. За то, что он выбрал себе самую дальнюю дорогу.

Тогда она еще жила у трех вокзалов. По ночам с балкончика четвертого этажа, где стояла ее раскладушка, она слушала, как уходили поезда. В тишине уснувшего города, то за Казанским, то за Ярославским, раздавался стук колес, размноженный эхом каменных домов и переулков. Под него она засыпала, и парусиновая раскладушка, подвешенная между землей и небом, становилась ее вагонной полкой. Днем же она иногда заглядывала в вокзал. Ее волновали длинные ряды касс, из окошек которых выдавались беспроигрышные лотерейные билеты счастья, графики расписаний, тяжелые поскрипывающие чемоданы и волшебный голос под гулкими сводами, объявлявший поезда. В каждом, кто входил в вокзал, таилась дорога, и Вика, остановившись у билетных касс, смотрела, кто и куда покупал билеты. Иногда брали на ее поезд до самого конца, и она вся замирала, будто ей самой вручали этот билет. Она глядела на счастливца, как на героя, и даже иногда провожала его до самого вагона. Так, однажды она провожала морского офицера. У него были седые виски и седые, коротко подстриженные усы, а лицо, наоборот, было темное, заветренное, с красивой худобой и сухостью, и к нему очень шли белый воротничок сорочки и белый круг фуражки. Он был ладен, свеж и мужественно-суров, как обдутая ветрами черно-белая морская птица. Он был красив той таинственной жизнью, которая угадывалась за всем его обликом. Вика ходила за ним по пятам, тайно влюбленная, глядела, как он пил минеральную воду, и ей тоже хотелось этой воды, потом купил в киоске томик Стейнбека, которого она не читала, и она записала себе эту книжку, чтобы взять в библиотеке. Она даже, сделав независимый вид, посидела с ним рядом на диване, внутренне цепенея от его близости. Он уехал, так и не узнав, что эта большеглазая девчонка в черном форменном фартуке со школьным портфелем провожала его до самого вагона и потом еще стояла неподалеку от его окна до последнего звонка.

В те далекие счастливые времена девчонка-подросток еще не могла себе представить, что бы она делала, оказавшись на другом конце дороги. Просто хотелось прилепиться носом к окну и ехать, ехать…

Лишь потом все определилось: она поступила в геолого-разведочный институт.

В институте все дышало будущей дорогой: карты горных массивов и схемы пластов, образцы пород и бюсты знаменитых землепроходцев. И уже