Читать книгу - "Принц Модильяни - Анджело Лонгони"

Возможно, Бранкузи прав в том, что некоторые вопросы относительно искусства следует задавать желудку, а не сердцу. Когда имеешь дело с шикарной женщиной, бедственное финансовое положение становится проблемой. Впрочем, она все знает обо мне. Она не ошеломлена моей бедностью.

Можно быть бедным, но жить так, что никто об этом не узнает. Я всегда веду себя так, как будто у меня нет недостатка в деньгах; это врожденная способность, которая передалась мне от семьи. Не от Модильяни, а от Гарсенов, которые всегда оставались неизменны себе, в богатстве и бедности. Я не могу растрачивать жизнь в раздумьях о деньгах; единственный способ всегда быть богатым – это не думать о них вообще и жить так, чтобы их недостаток не заставлял тебя страдать.

Чем больше я нуждаюсь в деньгах, тем больше я их презираю. Однако люди, к сожалению, ставят знак равенства между богатством и величием. Если зарабатываешь – ты талантлив, если нет – значит, ты бездарен. В моем возрасте пока что все мне дается в силу того, кто я, а не что я имею, все приходит само. Однако в моей голове засели прямые и простые слова Константина: спроси у своего желудка.

Мы впервые гуляли, держась за руку. Этот инфантильный физический контакт показался мне даже более значимым, чем соитие.

Наше молчание соединяет нас до самой глубины, это взаимопроникновение – очень сильное, и в этом большая часть заслуги Анны, поскольку ее молчание порождает свет, который все делает ярче.

Сейчас мы в моей студии, и она все разглядывает, каждую деталь. Она приближается к одной из скульптурных голов, смотрит на нее, гладит, улыбается.

– Теперь я понимаю.

– Что?

– Египет, Лувр, африканское искусство.

Ей нет необходимости добавлять что-то еще, а я не спрашиваю: все очевидно; поразительно, насколько она умеет инстинктивно улавливать.

Она все разглядывает как любопытный ребенок. Берет в руки уголь, карандаш, изучает мои эскизы, картину – это портрет женщины – и снова улыбается.

– Я знаю эту женщину?

– Нет, не думаю.

– Это натурщица?

– Танцовщица.

– Она и в жизни такая же меланхоличная?

– Возможно, у нее бы не получилось быть такой.

– Значит, она отличается от этого изображения?

– Я ее вижу такой.

– Вы всё видите за пределами реальности. Есть что-то, что видно в выражении лица, и что-то, что проявляется в глубине. Правильно?

– Я бы не смог это сформулировать лучше.

– К чему вы стремитесь, когда пишете?

– К чему-то, что не есть реальность. А вы, когда сочиняете?

– К самому сложному – простоте.

Я улыбаюсь. Мы, поэт и скульптор, очень похожи – оба стремимся убрать лишнее.

Анна приближается к скульптуре.

– Послушайте меня, я знаю, что вы не такой, как ваш друг Константин Бранкузи. Он – румын из крестьянской семьи, он вырос сильным, он пас овец…

– Что вы хотите этим сказать? Что у меня нет сил…

Она решительно меня прерывает:

– Да, у вас нет сил. Вы элегантны и аристократичны, вы итальянец. Ваши руки созданы, чтобы ласкать… кисть.

Она произнесла слово «ласкать» с определенным лукавством.

– Я предпочитаю удары молотком.

– Поверьте мне, я ведьма, я знаю о событиях прежде, чем они случаются, – и знаю, что вы не скульптор.

– Ведьма? Вы совсем на нее не похожи.

– Я знаю, но на моей родине многие верят мне. Ко мне приходят, чтобы узнать будущее. Я прорицательница, если предпочитаете.

– Ах, я тоже. Я ясновидец.

Она с любопытством смотрит на меня – и не понимает, говорю ли я это в шутку или всерьез.

– Это правда. Я находился между жизнью и смертью в течение нескольких месяцев. Тифозный жар и плеврит, я был в царстве теней. Я знаю то, чего не знают другие.

Она смотрит на меня с еще большим интересом, ее привлекают мои слова.

– И что же вы знаете?

Мой голос приобретает загадочный и важный тон.

– Я знаю… знаю…

– Что?

– Я знаю… что вы полны желания любви. Что поэзия для вас – это желание опасно влюбиться.

Она сейчас похожа на ребенка, который смотрит на новую игрушку; она прекрасна.

– Опасно?

– Да, как Паоло и Франческа.

Я начинаю цитировать Данте:

– Любовь, любить велящая любимым…

Она подхватывает:

– …Меня к нему так властно привлекла, что этот плен ты видишь нерушимым^[48].

Она декламирует Данте на итальянском!.. Я покорен.

– Вас поражает, что я знаю Данте? Я вам уже говорила, что я его изучала.

– Меня поражает, что вы его цитируете на итальянском. Меня все в вас поражает. Прежде всего ваше желание взять верх над эмоциями. Вы – живая, жаждущая жизни…

– А вы – очень красивый мужчина. Ваша красота происходит из вашего искусства, из вашей уверенности в собственной значимости.

– Я еще ничего не показал.

– Какая разница? Никто не знает когда, но вы станете великим.

– Великим? Это еще одно предсказание?

– Разумеется. Я всегда замечаю, если рядом со мной талант. Вы – талантливы. Пикассо тоже, но он не так красив, как вы.

Она заливается своим прекрасным детским смехом. Мне нравится, когда она так смеется; я решаю рассказать ей историю.

– На днях один тип обвинял Пикассо в том, что его искусство не реалистично. И Пикассо ему сказал: «Amigo dime: cosa es realistico?»^[49] Тот тип достал фотографию своей жены: «Вот, это реалистично». Пикассо рассмеялся и сказал: «Значит, твоя жена ростом пять сантиметров, плоская, без рук, без ног и бесцветная? Что же ты делаешь, когда ложишься с ней в постель?»

Я так и знал – Анна от души смеется над моим рассказом; а потом внезапно становится серьезной.

– Слушайте меня внимательно. Вам всегда будут говорить о Пикассо, Фудзите и других, – но никто не сравнится с вами. Ваша душа полностью во власти искусства.

– Я вас благодарю, но…

– Это все признаю́т.

– В Салоне Независимых я не имел успеха. Продавцы картин и коллекционеры остались безучастны.

– Но художники и художественные критики – нет.