Читать книгу - "Семья Машбер - Дер Нистер"

— Конечно, кара небес, конечно, кара Божья, — вскочив с места, перебили Лузи гости, сидевшие за столом. — Конечно, от Бога! А как же?

— Нет, — возразил Лузи смелее. — Разумеется, не мне дано право исполнять и толковать волю Божью, но, насколько это доступно человеческому пониманию, я полагаю, что Господь Бог поступил бы не так, как поступил город. Ибо сказано, что Господь долготерпелив. Я думаю, Он проявил бы в данном случае больше терпения.

— Так ты полагаешь? — воскликнул сам реб Дуди в сильном возбуждении. — Но откуда берется у тебя такая щедрость за чужой счет, за счет Божьего терпения или нетерпения, когда речь идет об отступнике, и ни один здравомыслящий человек не заявил бы, что тут уместно прощение или выжидание… Ясно сказано: «Хулитель Бога да умрет!» А ты, Лузи, похоже, готов оправдать преступника, освободить его от вины… Так кто же, спрашивается, дал тебе такое право, кто уполномочил, какой великий мира сего и толкователь закона?

— Никакого права нет у меня, — ответил Лузи, — и никем я не уполномочен. Речь идет о человеке, чья душа пребывает в заблуждении, и надо найти для него врата покаяния, через которые он мог бы спастись, поэтому я не вижу ничего предосудительного в том, что это хотят сделать и не великие мира сего.

Это про Михла. Что же касается выдвинутого вами, реб Дуди, обвинения общины, которая якобы позволяет ему грешить, и вашего утверждения, что все другие общины от этого застрахованы, то, реб Дуди, простите, но мне кажется, что вы ошибаетесь…

Взять хотя бы то, что произошло недавно с Лиовским ребе, который числится в великих, равно как и его сын и брат… Он проделал примерно то же, что и Михл, перебежав к черновицким вольнодумцам, которые, как известно, ему очень обрадовались и приняли под свою защиту в укор своим набожным противникам, хвастая тем, что заполучили такого сторонника. История эта всем известна, хотя родственники и друзья перебежчика старались не предавать дела огласке, пускаясь на всякие низости, чтобы перетянуть его обратно к себе… Но ничего не помогло. Следовательно, ни для кого никаких гарантий нет, ибо «все в руке Божьей…». Значит, каждый человек волен, никто ни за кого не отвечает — ни отец за дитя свое, ни дитя за отца своего, ни община за тех, кого она, конечно, хочет сохранить за собой…

— Да, — перебил реб Дуди, и видно было, что очень ему не по душе история, о которой упомянул Лузи, желая доказать противоположное тому, что утверждал раввин, — история с Лиовским рабби, причинившая братьям, родственникам и последователям его немало огорчений, потому что эпикурействующие противники их получили блестящее оправдание своего существования: наверное, не случайно, говорили верующие, что такие люди, как Лиовский рабби, начинают покидать этот богобоязненный лагерь…

Да-а… — снова проговорил реб Дуди, и опять-таки видно было, что он предпочел бы не слышать напоминания о таких вещах, которые задевали за живое всех верующих его поколения и очень чувствительно ударили по доводам раввина против Лузи.

Да-а-а… — тянул он, отыскивая в памяти нечто такое, что могло бы сбить Лузи с ног, ослабить впечатление, которое тот произвел на него самого и на всех сидевших за столом.

Ну, так, значит, ты нашел оправдание для одного из своих подзащитных, а отчасти и для общины… Но как объяснить, к примеру, то, что один из твоих приближенных, как рассказывают, попал в такое место, о котором я и говорить боюсь, так как не хочу уста свои осквернять, но, к сожалению, вынужден, — в дом разврата. И был оттуда с позором изгнан, а потом в пьяном виде валялся на улице… Что ты скажешь об этом? Вот свидетель, — указал реб Дуди на Иоину, который стоял за стулом и словно ожидал, когда о нем вспомнят и призовут его к тому, к чему он, видимо, приготовился заранее, — к свидетельскому показанию о позорном поведении одного из приближенных Лузи. — Вот человек, — продолжал реб Дуди, указывая на Иоину, — который сам видел… или слышал о том, что другие видели… Это все равно…

Да, что вы скажете по этому поводу? — спросили гости, глядя на Лузи и ожидая, что вот-вот они все отодвинутся от него, как от человека, близость которого грозит опасностью или от которого дурно пахнет.

— По этому поводу? — переспросил Лузи, готовый взять слово в защиту нового обвиняемого, Сроли.

— По этому… — стал вдруг подсказывать Шмулик, стоявший посреди комнаты и, понятно, не вмешивавшийся в разговор, не понимавший даже, о чем ведут высокий спор реб Дуди и Лузи… Но теперь, услыхав из уст раввина знакомое слово «разврат», в котором обвиняют одного из близких Лузи людей, — он не понял, кого именно, одного из тех, за кого Лузи, по-видимому, несет ответственность, — Шмулик хотел видеть Лузи в стане правых. Поэтому, когда Лузи собрался отвечать реб Дуди, Шмулик, незаметно для себя самого, приготовился подсказывать, как бы желая, чтобы из этого последнего испытания Лузи скорее вышел победителем — так же, как вышел, очевидно, из прежнего…

— По этому поводу? — хотел было продолжить Лузи… Но в ту минуту, когда он собрался произнести следующее слово, на пороге комнаты показались двое: женщина в зимнем пальто и в шали на голове — впереди, а позади — мужчина, шедший за ней по пятам и следивший, чтобы она не останавливалась, не оглядывалась или вдруг не передумала и не пожелала уйти.

Броха и Сроли появились как нельзя более кстати, как раз тогда, когда было упомянуто имя Сроли, и вышло совсем как в сказке, когда герой приходит точно в нужную минуту…

— Ступай… Подойди к столу… — подсказывал Сроли за спиной Брохи и подталкивал ее вперед.

Броха вошла растерянная, смутившись и от напряженной обстановки, и от раввинского духа, к которому она не привыкла, и, в частности, от того, что вдруг увидала среди собравшихся кабатчика Иоину и почувствовала, что волей-неволей придется с ним столкнуться…

— А, Броха! — невольно вырвалось у Иоины, точно приветствие доброй знакомой… Назвав Броху по имени, он хотел намекнуть ей, чтобы она не забывала, где находится и как ей следует держать себя в их обоюдных интересах.

— А, Иоина! — с радостью отозвалась Броха, как бывает, когда встретишь своего среди чужих, в чьем обществе чувствуешь себя стесненно и испытываешь неловкость.

Брохе хотелось подойти к нему как к единственному близкому человеку в этой чуждой среде… Но она сдержалась, так как реб Дуди обратился к ней — собственно, не к ней, а как бы через ее голову — и спросил:

— Что нужно этой женщине?

— Да, чего она хочет? — поддержали сидевшие за столом, испытывая Броху не словами, а взглядом.

Броха растерялась и словно лишилась дара речи…

— Я честная женщина… — успела она только пролепетать, но больше ничего сказать не могла.

— Так чего же она хочет и зачем ее привели? — обратился реб Дуди к Сроли, стоявшему позади нее, причем всем было ясно, что оба они пришли по одному делу.

— Ребе, это та самая, — вмешался Иоина, решивший ответить за растерявшуюся Броху, — это в ее дом попал человек, о котором тут сейчас шла речь, это хозяйка «дома», а рядом — он…