Читать книгу - "Президент Московии. Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский"

– Вот за это спасибо, князь. Совсем забыл. Пошлите ей от моего имени подарки – в чем там она нуждается. Сахар, соль, гречу, может, мяса из Стратегического запаса, сладостей. И обновы. Узнайте размеры, вкусы, я в этом не разбираюсь. Порадуйте меня. Совсем забыл.

– Будет исполнено. Я сам кое-что присовокуплю. А поручим это опять-таки Аркаше. Пусть реабилитируется, да и отгонит наши подозрения.

– Пора на балкон.

– Прошу звать?

– Конечно. Он нам ещё пригодится.

– Будет на кого грехи наши списывать….. Ха-хаха.

Шутки, это шутки, Олег Николаевич! И вояку – счетовода нашего главного…

– Пошли! Господи, сколько народа!

* * *

Клеть дернулась и остановилась. «Стой, стой!» – прихрамывая, спотыкаясь и кашляя, к плети быстро, как краб перебирая кривыми ножками, ковылял Серый – 75-летний старожил забайкальских злачных мест. Сидел он с небольшими перерывами более 40 лет, ещё с коммунистических времен. Сначала, как верующий, затем как старообрядец, потом как политический, сейчас мотал срок как террорист: выступая на каком-то митинге, кричал в микрофон, что верить этим вертухаям нельзя, западло идти с этой б@ядской властью на переговоры (тогда взрастала в умах эта бредовая идея), и вообще говорить с ними, отвечать на их вопросы, значит ссучиться: «спросят, кто написал “Евгений Онегин”, – Пушкина не сдавать, как учил Владимов, отвечать: “не знаю!”, замечать их в жизни – себе в морду плевать, – это же парашные черви!». Президенту кто-то донес, он принял на свой счет, Серый получил пожизненное.

«Заключенный Z-прим, № Ф/09-33, статья 57/5, мужик, 76 лет, бессрочно, 6 взысканий», – бодро прошамкал он. «Куда прешь?» – «Так я из БУРа, потому и запоздал!» – «Так чего прешь?! Вишь, клеть поехала. Зенки протри!» – «Слушаю, гражданин начальник. Только кум сказал, чтобы я пулей в забой! Я и поссать не успел. В штольне поссу. А то опять в кондей без вывода». – «Погоди. Сейчас этого спущу». – «Так чего ждать? Клеть-то пустая!» – «Сказал, жди… А-а-а, хрен с тобой! Не хочешь жить…» – последние эти слова дошли до Сидельца когда клеть дернулась, как-то странно закружилась и вдруг, как сорвавшаяся с привязи дикая лошадь, помчалась вниз, ударяясь о стенки вертикального ствола, отскакивая от них и крутясь, как теннисный мячик.

… Ирине никак не удавалась подача, она смущенно махала рукой, мол, что ты со мной возишься. Но он с показным терпеньем учил, поправлял, советовал. Он был счастлив. Его новый 45-этажный офис был закончен, блистал чистотой и улыбками очаровательных сотрудниц, мама с папой были горды своим сыном и не скрывали этого. Главной же причиной опьяняющей радости, которая не покидала его последнее время было то, что к солидной сумме собственного капитала компании и её чистым активам прибавлялась главная составляющая его жизни – маленькое существо, которое должно было появиться на свет через шесть месяцев. И положил он «с прибором» на Сучина с Президентом и всей их шоблой. Он – красивый, талантливый, богатый и молодой, в белом джемпере и светло песочных брюках в замедленном темпе показывает замах подачи в стиле Пита Сампраса…

Отделить останки № 4/75-73 от останков № Ф/09-33 так и не смогли. Поэтому закопали вместе, вперемешку с крошкой разбившейся вдребезги клети.

* * *

Евдокуша стала плохо спать. Засыпала хорошо, но часа через три просыпалась, и хоть кол на голове теши… И травы пила, и заговоры читала, и голой по балкону зимой ходила, чтобы нырнуть в теплую постель и, сладко согревшись, заснуть – когда-то в Схороне это очень даже помогало: с морозца да на печь! – нынче ни хрена не содействовало. Уснешь, аж захрапишь, ан нет – часа в три – четыре, как будто кто зорьку играет. Да ещё охранителей по нужде надо впустить. Недельку назад решили спасать ее от охальников – где их сыскать-то, охальников. Сам Президент распорядился. Теперь два полицейских и один милицейский на площадке бездельем мыкались, бедолаги. На бумажке разложат свою тараньку и запивают пивом грошовым, а потом же надо отлить. Так что Евдокуша специальный половичок постелила от входной двери к туалету гостевому, а от туалета к подсобной кухоньке, чтобы охранители ея тела могли по-человечески откушать – бабуля им щи готовила иль борщ, чтобы горяченького пропустили. Но от этих охранителей тревожнее на душе стало. Нет, они парни были добродушные, выпивохи, правду говоря: ни разу трезвыми не видела, – но простые, без злобной подкладки. Неспроста их поставили: не велика персона, чтобы охранять. Значит, какая другая беда задумана.

Недели три назад позвонил по СМС хрен с горы, то бишь Главный комиссар сектора «С» Наружной зоны Стены, и изволил сообчить, что именной подарок от господина Чернышева, а также от князя Мещерского следует получить. Кто такой этот Мещерский, да ещё и князь, бабка Евдокуша понятия не имела, но про Чернышева рассказывать было не надо. Крестничек ее любимый. Пробился, стало быть, дай-то Бог. Хороший человек. Поначалу обрадовалась Евдокуша. Но потом пригорюнилась, призадумалась и поняла.

В четверг поутру нагрянули добры молодцы, всё оцепили, будто ковер самотканый разложили от крыльца до ее квартирной хатки, всех поотгоняли, и так простояли часа два, если не больше. Потом грузовик китайский подкатил, а кругом всякие корреспонденты, девки срамные с микрофончиками и прочей херней, фонарей красноглазых понаставили. Ужас кошмарный, одним словом. И стали носить бабке с поклонами мешки: и с сахаром – одна штука мешка, и с солью, и две пачки гречки, и консерв рыбный – две штуки, и консерв собаки корейской – три штуки, и ситцу рулон, и башмаки – ее размер, удосужились, значит, узнать, уважили, и леденцы розовые на сахарине, и кофточки разные – куда ей – старухе – столько, и сала шмат – от князя, сказали, и четверть головы сыра козьего – от Черныша, и бутыль монопольки, и даже пива заморского два ящика. Зачем столько? Пива она отродясь не пила. Совсем бабке стало тоскливо.

Господи, ежели всё это богатство ей в Схороне поднести бы… Вот бы она подружек бы и поугощала, и одарила – осчастливила, вот гордость-то была – сам Президент уважил. Сидели бы пировали, самогоном усугубили бы радость великую, и был бы покой на душе. А здесь – кому всё это нужно, ежели тревога и предчувствие гирью пудовой.

И вдруг враз – поняла, отрезвела, успокоилась. Надела всё новое, благо гостинцев привезли немерено, приготовила смену, и впервые спокойно и крепко уснула. До самого позднего утра. И засыпала с улыбкой – ласковой, доброй, простительной – мол, мир вам. А что чудилось ей, Бог знает: может, подружки её молодости, давно уже схороненные и всеми забытые, может, Крестник удачливый – Дай Господь ему сил и упокоения, хотя, вряд ли, – может, журналиста циррозного, земля ему пухом, дрянной, гнилой был человечек, но ее – Евдокушу – не обидел, не обманул, скоро, небось, свидимся, а может, вспоминала она свои петушки резные крашеные в Богохранимом Схороне, куда она никогда уже не ступит…

* * *

Тело Павлика нашли на перегоне Смирновка 2-я – Давидково.

* * *

Как писали впоследствии биографы, узнав об этом страшном известии, Президент вынул белый батистовый носовой платок и долго протирал внезапно покрасневшие глаза, набухшие веки.