Читать книгу - "Искусство терять - Алис Зенитер"

Назавтра она начинает тянуть за ниточки, которые должны привести ее к рисункам Лаллы. Мехди и его жена Рашида, издательница с красивым строгим лицом, помогают ей с непостижимым для нее энтузиазмом. Они дополняют полученную ею обрывочную информацию, возят ее по всему городу, иногда ведут за нее переговоры, так что она чувствует себя маленькой девочкой, присутствующей при разговорах взрослых, где все, что она могла бы сказать, не имеет значения или, вернее, – ведь слушают ее внимательно, улыбаясь, хмуря брови, издавая горлом тихие звуки, выражающие согласие, – где все, что она могла бы сказать, не будет иметь досадных последствий. Ее это успокаивает, и она послушно ходит из дома в дом, от одного их старого знакомого к другому, смотрит эскизы, которые ей показывают, и не пытается ускорить ход событий. Проводит первую сортировку рисунков тушью и карандашом, откладывая те, что кажутся ей наиболее интересными. Среди них – серия автопортретов Лаллы, которая ей особенно нравится: черты его лица смешиваются с написанными строчками и традиционными узорами, отбрасывающими на него лужицы тени. Тексты могут быть как фрагментами из газет и политическими слоганами, так и строфами старинных стихов, а иногда – крошечными буквами под глазом или вдоль носа – постыдными или жестокими воспоминаниями в несколько слов. Наима объясняет собеседникам, как работает галерея, уточняет, что приехала не покупать рисунки, а попросить предоставить их на время выставки, на которой они могут быть проданы. Дело это сложное, потому что хозяин рисунков тоже сортирует их, путая ее планы: забирает те, с которыми не хочет расставаться, и предлагает взамен другие. Переговоры напоминают Наиме партии в «Монополию», сыгранные с сестрами на каникулах. «Я отдам тебе Рю-де-ла-Пе за твои два апельсина. Бери мои вокзалы и пятьдесят тысяч сверху».

Теперь она лучше понимает, почему Камель противился проекту: это действительно музейный демарш, у галереи нет опыта в таких операциях. У экспонатов будущей выставки много хозяев, и каждый норовит установить свою цену – либо же, в силу дружбы с Лаллой, готов отдать даром то, что у него в собственности («он мне подарил этот рисунок, не стану же я его продавать»), есть и те, кто в силу той же дружбы заламывают бешеные суммы («это великий художник»).

Бывает, что поиски по именам, которые дал ей старый художник, ведут в тупик: некоторые семьи переехали, не оставив адреса, и в конечном счете перебрались во Францию, Италию, Испанию или Марокко в 2000-х годах, с отвращением убедившись, что после «Черного десятилетия» свобода, как они надеялись, не вернулась. Иногда даже Мехди и Рашида удивляются, видя за открывшейся дверью незнакомое лицо. «От него я никак не ожидал, что он уедет», – роняет тогда кто-нибудь из них, Мехди с грустью, Рашида с гневом.

В основном, однако, поиски идут до странности легко. Друзья Лаллы милы, приветливы, и, главное, они, кажется, много лет ожидали, когда же его гений будет признан и ему посвятят ретроспективу, которую описывает им Наима.

– Долго же вы собирались, – вздыхают они, доставая из шкафа, из обувной коробки или из бумажника маленькие изящные рисунки тушью, полученные когда-то в подарок.

Ей нравятся все, кого она встречает в эти дни переговоров, и особенно Мехди и Рашида, окружившие ее постоянным вниманием. Они – часть целой вереницы типажей, которых Наима не ожидала найти здесь, – она ведь унаследовала лишь разрозненные воспоминания о сельском Алжире, где все занимались только оливами. В поиске, устроенном Лаллой, она встречает интеллектуалов, художников, активистов, журналистов, и с каждым их словом внутренний Алжир Наимы растет в неожиданных направлениях. Ее собеседники, похоже, все боролись за независимость, страны ли, Кабилии или артистов от власти. Общаясь с ними, она естественным образом старается скрыть прошлое своей семьи (представляется, с полуправдой и умолчаниями, как потомок эмигрантов). Наима не уверена, что это плохо: в конце концов она говорит себе, что свободна, и можно свалить все на словарный запас, что, пожалуй, упоительно. Вместо того чтобы идти по следам отца и деда, она, быть может, выстраивает свою личную связь с Алжиром, связь не по необходимости и не по корням, но по дружбе и привходящим обстоятельствам. Она выбросила телефон Ясина, зная, что не позвонит ему.

– А Тассекурт?

Вопрос Мехди вырвал ее из оцепенения. Она откладывает толстый альбом, в который аккуратно подшила собранные рисунки, и смотрит на него, страдальчески морщась.

– Завтра…

Она отложила напоследок самый, на ее взгляд, деликатный этап работы: встречу с бывшей женой Лаллы. Художник никогда о ней не говорил, это линия молчания, вдоль которой он ходит с осторожностью. Рашида описала ее как гадину. Мехди только вздохнул, мол, «это было сложно». (Когда он смущен, к нему, чей французский обычно совершенно чист, вдруг возвращается произношение, напоминающее Наиме о том, как говорит Йема. Язык, в котором слова не разделены и куда-то исчезают гласные: блослжно.) На сей раз никто из них не захотел поехать с ней. Наима отправляется на встречу с «гадиной» одна, с комом в желудке.

Тассекурт живет в Верхнем городе, старом квартале Тизи-Узу. По словам Рашиды, у нее есть и более современная квартира в центре, но встречу Наиме она назначила в этом семейном доме. Кругом узкие улочки, домишки низкие, как традиционно бывает в деревнях – местечко так и осталось отчасти деревней. Каменные стены все в трещинах, а на маленьких красных крышах зачастую не хватает черепиц, но, несмотря на видимую разруху, Наима с удовольствием осматривает этот квартал с маленькими площадями, фонтаны на которых, почти все без воды, радуют прохладными цветными гротами.

Она прохаживается вокруг дома, оттягивая момент, когда позвонит в дверь, и вдруг замечает в окне второго этажа лицо Тассекурт: та молча наблюдает за ней из-за москитной сетки. Она выдерживает взгляд ее агатовых глаз, стараясь не краснеть.