Читать книгу - "Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин"

Мысли накладывались и выдавливались немедленной насущной потребностью глотка свежего воздуха. Мысли роились, жалили его мозг, и волчица-паника, сжатая до этого в пружину, наконец-то прыгнула, не останавливаемая больше никем. Пружина разжалась и теперь все снесет на своем пути.

Его держали за ноги. Даже сквозь темный холод этой ледяной купели он чувствовал прикосновение чего-то намного более холодного.

Джонсон посмотрел вниз. И пузырек воздуха вышел с краешка его губ.

Она всплыла со дна. Чудовище таилось в темноте, в густом иле. Она была мертва и неподвижна. Его держала за ноги утопленница. Ее застывшие и сиявшие мертвым светом глаза смотрели прямо на него.

Джонсон не знал о существовании Дмитрия Олеговича Бобкова, и уж тем более о том, что он делил место под солнцем и луной с какимто Лже-Дмитрием. Шизофреник, антиквар и директор не совсем отвечал Джонсону взаимностью. По крайней мере, для Лже-Дмитрия он существовал, как некий смутный образ.

Совсем другое дело — длинноногая блондинка, вздумавшая заделаться дэддрайвером. Если б они оказались знакомы, Дмитрий Олегович смог бы кое-что поведать Джонсону о белокурой шлюшке из ванной, из роскошной, отделанной итальянским мрамором «помывочной».

Последние силы и остатки воздуха Джонсон потратил, пытаясь высвободиться от смертельной хватки. Но ледяные пальцы утопленницы лишь крепче сжимали его ноги.

X.

...Кто-то его звал.

Голос был знакомый, только в реальной михиной жизни он не существовал. Так же, как и имя, навсегда оставшееся в том солнечном пятне, где они были безмозглы, ранимы, упрямы, как дикие звери, и счастливы.

Но кто-то звал его. Называл по имени.

* * *

— Плюша!..

«Оставьте меня в покое».

— Ты чего разлегся? — прозвучал в хрустальной тишине веселый беззаботный голосок.

«Ну, хватит».

— Давай, поднимайся, бестолковый Плюша.

«Ну, вот опять! — капризно запротестовал Миха-Лимонад, и что-то мукой прожгло его мозг, извлекая из блаженных вод беспамятства, — Я не хочу, не могу...»

— Да поднимайся же ты! Перетащил нас сюда, а сам разлегся.

Миха-Лимонад открыл глаза. Где-то на периферии, неизвестно, как далеко отсюда, что-то дрожало, тягостный пульсирующий зов, как при родовых схватках, разящий свист молота; кто-то кошмарный и безумный был там, но здесь...

— Поднимайся, старая перечница! Поднимайся, старый друг. Наш век недолог, и тебе надо спешить.

Миха скосил глаза на источник звука. Перед ним, складывая и расправляя крылышки, сидело удивительное существо хрупкого нежно-небесного цвета, — это была маленькая бабочка или мотылек, и оно... словно испускало сияние.

Миха-Лимонад вспомнил, где он. И этот кошмарный грохот, рев и стонущее, исступленное «шам-хат» сделались ближе. Но он все еще в изумлении смотрел на бабочку. А та, расправив переливающиеся хрупкой чистотой крылышки, радостно сияла.

Уголок Михиного рта дрогнул, и он, почувствовав мучительную, почти непереносимую нежность в своем сердце, сказал:

— Сам ты перечница.

Бабочка откликнулась веселым взмахом крылышек и засияла еще ярче. И там, в глубине этого сияния, Миха увидел знакомую кучерявую голову, такую знакомую физиономию и такую озорную улыбку, и пронзительная нежность чуть не выплеснулась и чуть не залила его всего, без остатка:

— Джонсон! — проговорил Миха.

Это был Джонсон, вне всякого сомнения. Там, внутри сияния. Только тот двенадцатилетний ребенок, который еще не вошел в немецкий дом.

— Давай, поднимайся! — Это был Джонсон, упрямый, кучерявый и веселый. — Нам надо многое успеть.

— Джонсон, ты... — Миха осекся.

— Да, старый друг, я умираю. Я сейчас тону. Захлебываюсь водойю — Мальчик согласно кивнул, но голос его по-прежнему оставался веселым и твердым. — И я здесь. Боюсь, ненадолго, поэтому надо спешить.

— Крымский мост, — почти неслышно прошептал Миха и тут же замотал головой. — Ну, так выплывай. Этого достаточно... Всплывай немедленно!

— Я не могу, — бабочка сложила крылышки, но теперь это был печальный взмах, и сияние потускнело. — Держит за ноги... Не могу. Наверное, уже скоро.

Горечь окропила сердце там, где только что была нежность:

— Джонсон... Джонсон, я хотел сказать...

— Не беспокойся. Впервые больше нет страха. Совсем. И нет вины. Легкость, как от ваших прыжков-полетов. Только поднимайся, пожалуйста. Наверное, ему осталась всего пара ударов.

Миха прикусил губу и попытался пошевелиться. Вся левая половина тела горела и не подчинялась ему более, но Миха почувствовал прикосновение, невидимую поддержку, словно руку друга, пришедшую на помощь.

— Значит, это правда? Наш... круг, — Нежность вернулась и теперь чуть не выплеснулась слезами. — Значит, Икс...

— Ну, да! Наш сумасшедший друг, удачливый и простой, как три рубля, все верно угадал. Кстати, скоро появится, если опять не проваландается, как обычно. Он же никогда не успевал вовремя! У него же в башке испорченный механизм. Словом... Будет третьим — фотография... Ты мог предположить, что он станет алкоголиком?

Бабочка сложила крылышки, и на мгновение сияние если не померкло, то как бы разредилось: Миха увидел другой контур — это была очень красивая, даже важная бабочка, шоколадница или павлиний глаз, Миха уже не помнил, как они их называли, — но вот сияние вернулось, и красный цвет с черным рисунком уступили место прежней синеве.

— Джонсон! — рассмеялся Миха.

— Ага... Я только хотел сказать, что нам с этим очень повезло. Наш друг — алкоголик! — бабочка весело и даже как-то лихо взмыла в воздух. — Но он наш! А теперь поднимайся — нам надо остановить этого свихнувшегося молотобойца. И надо забрать флейту.

— Джонсон, я не могу...

— Икс сказал, здесь, во всем этом, есть уязвимое место, — Бабочка-шоколадница весело забила крылышками и засияла, как маленькое солнышко. — Приглядись внимательней. Он передал тебе: ты должен понять и найти уязвимое место.

— Где? — слабо прошептал Миха.

— Здесь. Совсем рядом. Прямо перед тобой. Вставай!

— Зачем... Джонсон, зачем ты говоришь ребусами?

— Бестолковый Плюша — иначе оно перестанет быть уязвимым! Ты должен сам понять и сам найти его. В конце концов, есть вещи, которых никто за тебя не сделает. Это слишком просто и это слишком сложно. Вставай, вставай.

И Миха понял, что теперь ему помогают подняться. А потом он услышал:

— Только... что ты почувствовал перед тем, как перестать играть на флейте? Пора вставать, — хрустальным колокольчиком засмеялась бабочка. — Пора просыпаться!