Читать книгу - "Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов"

Порой я чувствую в себе столько жизненной силы, столько энергии, столько горячего света, что мне кажется, их просто нельзя истребить, что они никогда не закончатся. В такие минуты мне трудно поверить, что вдруг явится некто Смерть и сотрет меня, словно пылинку с окна. Нет, даже если я и исчезну, я бесследно не пропаду…

Из дневника Л. фон Реттау, 14.04.1901 г.

I

— Итак, это была Дэништайн. Наткнувшись на объявление в разделе «Ищу работу», Турера наверняка пискнула от восторга: тут тебе и королева датская, и ее тезка, толстушка Стайн, содержавшая салон на радость толпе литераторов и полуголодных художников вроде Пикассо и Матисса. Параллель хоть куда, согласитесь…

— Соглашусь.

— Адрес был мюнхенский?

— Нет. Пришлось ехать в Дахау.

— Боже мой. Случайное совпадение?

— Если и так, Оскар, то случайное лишь до тех пор, пока Герда — Гертруда — Гертрудище — не открыла мне дверь и не взялась меня истязать…

— Погодите: она что же, услышала стук?

— Скорее увидела: у нее во всех комнатах лампочки. Повторяю, Суворов, Гертруда глухонемая!.. И, насколько я уловил, за тридцать семь лет пребывания в этом качестве так и не взяла на себя труд научиться читать по губам. Потому пришлось обходиться жестикуляцией. То есть мне. Она же была копенгагенской пристанью, о которую бьются без всякого толку упругие волны моего вдохновения: вросла сваями в пол и преспокойно пялилась, как я изображаю гром. Когда я совсем изнемог, наступил полный штиль, а тишина, как вы знаете, ее абсолютная вотчина, так что мне порядком взгрустнулось: чувство такое, будто тебя зажало в тиски чудовищными грудями, каждая из которых размером с гигантское облако… Поняв, что еще немного и меня сформует в пастилку, она сжалилась надо мной и по старой памяти угостила кофе с булочкой. Но, едва я сделал первый надкус, как Гертруда, заржав игривой кобылкой, метнулась из комнаты вон. Я встал на цыпочки и собирался за нею последовать…

— По-моему, зря церемонились. Зачем же на цыпочки? Или вам показалось, что ваша тяжелая поступь исцелит ее глухоту?

— Продолжайте, Жан-Марк. Будем считать, что вы лишь старались быть вежливым с дамой.

— С фрейлейн, Оскар, а то и с фрейлиной, весьма приближенной к лицу, которое нам всем состроило нос… Так вот, не успел я подкрасться к двери, как в замке щелкнул ключ. Представляете мои ощущения? Стою с набитым круассаном ртом…

— На цыпочках…

— …в берлоге циклопа, пока он чем-то грохочет на кухне, издавая какой-то пренеприятный металлический звук. Мне сразу припомнилось, что квартирка ее занимает в подъезде четвертый этаж…

— А как же веревка? Не думали повторить трюк Элит? Стали бы третьим. По изложенной вами нам версии пионером в этих рискованных опытах выступала графиня фон Реттау…

— Во-первых, третьим номером в нашей команде, как я доказал, выступаете вы. А во-вторых, может, у вас, Георгий, есть более правдоподобная версия?

— Причем ровно в два раза. Но об этом — попозже: когда будет «в-третьих». Вернемся к вашему заточению. Итак, дожевав круассан и не обнаружив веревки, вы…

— …Допил кофе и принялся ждать своей участи.

— Но громыхала она не наручниками? Не облачалась в кожаное трико, вооружившись хлыстом?.. Дайте-ка я закурю. Оскар, киньте мне спички. Советую и вам оградить свое целомудрие дымом перед грядущей сценой варварского совращения.

— Будет вам, Георгий. Дайте ему досказать.

— Умолкаю. Простите, Расьоль. Да не дуйтесь вы, Номер Второй. Доев круассан и выпив свой кофе, вы…

— …Оглядел ее комнату. Повсюду салфеточки, рюшечки, на этажерке — пара журналов и Библия. От нее бредут прочь семь атеистов-слонят. На серванте и тумбочках — целая ферма фарфоровых поросят. На подоконнике, в кружевном обрамлении штор, застыл прыщиком крошечный кактус. Диван застлан поддельным персидским ковром. Рядом с ним — головастик-торшер с абажуром цвета промокшей пеленки и, разумеется, очень небритый, до каркаса обросший висючками. На стене — резные часы и жестокая пошлость картинок «из жизни». Посидев в этой прелести пять минут, я уже изготовился подбочениться и исполнить «Майн либе Аугустин», но тут-то Гертруда и воротилась. Вошла и сунула мне, ухмыляясь, вот этот конверт. Догадайтесь-ка, что в нем?

— Признанье в любви. Поручительство гинеколога в ее перезрелой невинности. Подготовленный брачный контракт…

— …Или банковский счет.

Пауза.

— Дарси, после вашей реплики мне остается только вызвать вас на дуэль. Вы что, с ними в сговоре?

— Все куда проще: сегодня по почте, Жан-Марк, мне пришел такой же конверт. Платежное поручение на тридцать тысяч дойчмарок. Получатель: Общество друзей Лиры фон Реттау. Не хватает лишь подписи, так?

— Тогда почему наш российский коллега…

— Я еще не заглядывал в ящик.

— Не утруждайтесь. Конверт будет там. Что-что, а до трех считать они научились.

— Помолчим? Или кто-нибудь выскажет хоть какие-либо соображения?

— Что вы на меня уставились? Я свою почту пока еще даже не брал. Это вы похваляетесь вашим конвертом. Вам и каяться.

— Дарси? Может, рискнете? Объясните нам, с чего это вдруг я, Жан-Марк Расьоль, должен платить «друзьям» тридцать тысяч, которые эти «друзья» вроде как собирались выплатить мне самому? Я чем-то проштрафился? Испортил игру? Нарушил их правила?

— Полагаю, напротив: вы как раз вели себя молодцом. И даже стали причиной того, что мы с Георгием тоже сделались их должниками.

— В каком это смысле? С какой стати я должен им за Расьоля, да еще должен то, что не должен им даже он, потому что если он что им и должен, так это те тридцать тысяч, что задолжали они же ему самому?

— Такова цена «дружбы». Нам предлагают войти добровольно в их общество. Никто ведь не просит нас ставить подпись. Как никто не настаивает и на том, чтобы мы дожидались своих гонораров…

— Иными словами, баш на баш? Мы отказываемся от публикации новелл, а они прибирают к рукам наши деньги? Деньги Лиры фон Реттау?

— Разве где-нибудь есть доказательства, что она завещала круглую сумму какому-то странному обществу своих запоздалых «друзей»? Нет, Георгий, это деньги совсем не ее. Вернее, не совсем и ее, потому что ее деньги уже были однажды уплачены.

— Похоже, я понял. Оскар считает, за всей этой пьесой скрывается не один (пардон, не одна), а три автора…

— Да, Жан-Марк. Посудите сами: ни с того ни с сего после виллы Бель-Летра Горчаков оказался на грани банкротства. Фабьен, укатив во Флоренцию (заметьте, второй кряду раз. Дорогущий Париж его не прельстил), изменивши привычкам, селится не в любимом отеле, а ютится полгода в допотопном жилище у своей итальянской подруги. Что до Пенроуза…