Читать книгу - "Генри и Катон - Айрис Мердок"

Добравшись до комнаты, Катон сперва увидел странную вертикальную пятнистую серую полосу и не сразу понял, что это стена, видимая в полуоткрытую дверь. Свет свечи ослепил его. Он едва не упал, увидев перед собой что-то вроде пульсирующего розового шара, в котором боролись, извиваясь, два тела. Катон разглядел лицо Колетты, залитое кровью, ее рот, раскрытый в крике. Услышал чей-то вопль — свой вопль. Увидел человека с ножом. После он не мог сказать, узнал ли его в тот момент. Со всей силы он обрушил толстый конец трубы на затылок Джо. И рухнул на пол.

―

— Между прочим, я нашел те эскизы Лэндсира[65],— сказал Генри. — Они были в сундуке, что стоит в галерее. Я положил их в папку, в которой хранятся рисунки Орпена[66].

— Замечательно, — сказала Герда и поставила галочку в своем списке.

В окна бального зала, где за столом сидели Генри и его мать, било солнце. Зал был заполнен аккуратно рассортированными вещами: картинами, составленными к стене, свернутыми коврами, предметами мебели, обеденными сервизами и множеством малых objets d'art.

— Нэцкэ в той коробке.

— Ты каждую завернул отдельно?

— Да. Хочешь оставить какую-нибудь себе, мама?

— Нет, спасибо, Генри. Почти все уже пронумеровано. Списки готовы?

— Да, в трех экземплярах.

— Лучше передай их мне.

— У тебя изумительная деловая хватка, мама.

— Фургон от «Сотбис» придет во вторник, все остальное останется здесь для местного аукциона. Весь садовый инструмент — в гараже. Ты будешь здесь завтра утром? Снова придут люди от аукциониста.

— Да, знаю. Они до сих пор не распечатали брошюру о продаже дома. Не хочешь ли еще чего из этого, мама? Да, у тебя достаточно мебели, но как насчет мелких вещей, вот тех очень милых зверюшек из мейссенского фарфора и того хрусталя?..

— У меня будет не так уж много места, и, потом, думаю, мне приличествует жить скромнее. В этом доме у нас всегда было слишком много всего. В конце концов, Роды, чтобы стирать пыль, у меня не будет.

— Ах, да… Рода… значит, она не?..

— Она поступила на службу к дочери миссис Фонтенэй, ну, ты знаешь, в…

— Ты имеешь в виду… она уже уехала?

— Да.

— Я собирался подарить ей что-нибудь.

— Еще не поздно это сделать.

— А кто готовил вчера обед?

— Я.

— Рад, что в конце концов ты решила переехать в Диммерстоун. Хочешь забрать с собой какие-то растения из сада? Беллами наверняка…

— Нет, предпочитаю начать на голом месте. Мне так интересней.

— Когда намереваешься переезжать? Я договорюсь насчет фургона.

— Не беспокойся, Джайлс перевезет на своем грузовике, а его рабочие придут и помогут.

— Джайлс? А, ты имеешь в виду Гослинга.

Генри встал и лениво подошел к большому арочному окну, выходящему на юг. Прямо напротив над узкой долиной плыл черный гранитный обелиск, над которым в синем небе бежали золотые облачка. Порывистый ветер раскачивал деревья в леске за обелиском, а еще дальше волновались зеленые травы лугов. Две маленькие фигурки, как на картине Клода[67], двигались по сияющей траве вдоль белого мерцания ручья: Люций и Стефани. Ослепленный светом, Генри вернулся к матери, задев по дороге и свалив на пол картины Котмана[68].

— Черт!

— Хорошо бы тебе сходить в Пеннвуд, навестить Колетту…

— Нет времени, — отмахнулся Генри.

— Необязательно оставаться у них долго. Сходил бы просто из вежливости.

— У Колетты все хорошо?

— Разумеется. Если не считать шрама, который останется на всю жизнь.

— Ну, вряд ли это может иметь большое значение.

— Для молодой девушки может. Да и пережить насилие не слишком-то приятно.

— Ее не изнасиловали.

— Все равно для нее это было потрясением.

— Согласен. Ты не представляешь, как было ужасно той ночью: стоять в том жутком месте, в темноте и прислушиваться, а потом никто не появился, и полиция сказала…

— Полагаю, Катона тоже следует навестить.

— Он в Лондоне. Как бы то ни было, сомневаюсь, что он захочет видеть меня. Я бы на его месте не захотел.

— Ты знаешь, что тот гнусный парень умер?

— Да.

— Кто тебе сказал?

— Люций. А тебе кто?

— Джон Форбс. Полагаю, он сказал и Люцию. Генри…

— Что?

— Пожалуйста, уделяй Стефани немножко больше внимания.

— Мама, оставь Стефани в покое.

— Я ее и не трогаю. Просто я думаю, тебе нужно быть добрее к ней.

— Нет у меня на нее времени.

— Похоже, у тебя ни на кого нет времени.

— Я добр к ней. Со стороны не всегда видно, насколько я добр. Стефани знает, что я беспокоюсь о ней, с ней все в порядке, она крепче, чем ты думаешь. Ты не представляешь, в каком напряжении я нахожусь, внешне это незаметно. Та кошмарная ночь в темноте, а полиция сказала…

— Я считаю, тебе следует сходить в Пеннвуд.

Генри смотрел на мать — крупную, спокойную и нарочито ласковую, внешне такую, какой он часто видел ее в прошлом. Этот ее образ уходил перед ним все дальше, как отражения в зеркалах, находящихся друг против друга. Его мать, холодная, несокрушимая, всегда уверенная в своей правоте. Сейчас Герда была в куртке и сине-черной твидовой юбке, густые темные, тщательно расчесанные волосы распущены по плечам, крупное лицо бледно и гладко, губы слегка надуты в старании сохранять спокойствие, что придавало ее лицу самодовольное выражение.

Герда смотрела на сына — такого худого и напряженного, одна нога заплетена за другую, одно плечо поднято до подбородка, губы неприязненно кривятся, вокруг горящих темных глаз морщинки недоверия, вьющиеся волосы, взъерошенные усталым и раздраженным жестом, спадают на лоб.