Читать книгу - "Ланарк: жизнь в четырех книгах - Аласдар Грэй"

— Дункан, ты много общался с девушками?

— Не очень и всегда на один лад.

Он весело, в шутливых тонах рассказал о Кейт Колдуэлл, Молли Тирни и Джун Хейг. Марджори перемежала его рассказ тихими вздохами: «Ох, Дункан, Дункан».

— Вот, о девушках я все тебе выложил, — заключил он.

— Ох, Дункан.

В голосе Марджори звучала такая сочувственная жалость, что Toy начал подозревать, не свалял ли он дурака.

— Знаешь, Дункан, — сказала Марджори, — мне кажется, ты слишком боязлив. Помнишь, когда мы возвращались из кино, ты спросил, можно ли взять меня за руку?

— Помню.

— Не надо было спрашивать. Я знала, что тебе этого хочется. Любая девушка позволила бы это без всякого спроса.

— Понятно.

— С поцелуями почти то же самое. Если девушка чувствует, что ты испуган и встревожен, ей это передается.

— Как натурщица, которая смущается, когда ее рисует смущенный студент.

— Да, похоже.

Toy остановился и схватил Марджори за руку:

— Марджори, ты будешь мне позировать? Обнаженной. — Марджори взглянула на него большими глазами. — Я не буду смущаться, — торопливо продолжал Toy, — но ты необходима для моей картины. Профессиональные натурщицы хороши для практики, но выглядят киноактрисами. А мне нужна красавица, но далекая от модных стандартов.

— Но, Дункан… Я вовсе не красавица.

— Красавица. Убедишься сама, если я тебя нарисую.

— Но, Дункан… Я… Я… У меня на боку уродливое родимое пятно.

Toy нетерпеливо замотал головой:

— Кожная пигментация не имеет никакого значения. — Беспомощно хохотнув, он добавил: — Ты должна это сделать, чтобы мы сравнялись. Я только что перед тобой разделся догола — словесно.

— Ох, Дункан! — Марджори улыбнулась с ласковым сочувствием и вздохнула: — Дункан, я согласна.

Они двинулись дальше.

— Хорошо. А когда? На следующей неделе?

— Нет, через две. Я сейчас очень занята.

— В понедельник?

— Нет. Давай… в пятницу.

— Ладно. Около семи?

— Да.

— Я должен буду тебе напомнить?

— Нет, я… Я точно не забуду, Дункан.

— Хорошо.

У калитки в сад Марджори подняла лицо. Toy скользнул щекой по ее щеке и пробормотал:

— Мы еще не созрели для губ. Мои застывают, когда я касаюсь твоих. Обними меня, пожалуйста.

Они прижались друг к другу, и щекочущее прикосновение уха Марджори к его щеке током пробежало по телу Toy. Он учащенно задышал. Марджори прошептала:

— Ты счастлив, Дункан?

— Ага.

У обочины тротуара остановился автомобиль. Бросив на него взгляд искоса, Toy и Марджори увидели недвижный профиль сидевшего за рулем профессора. Со смехом они разжали объятия.

На расширенном варианте картины должны были предстать Блэкхилл, Риддри, Кэмпсай-Феллз и Кэткин-Брэс, а в центре с обеих сторон — толпы вокруг шлюзов. На ста пяти квадратных футах холста Toy проводил, переплетал, стирал и заново проводил сеть голубых, серых и коричневых линий. Как-то вечером, когда он хмуро вглядывался в картину, появился Макалпин.

— Что не так?

— Мне бы хотелось большего спокойствия.

— Пейзаж, изображенный одновременно сверху и снизу и включающий в себя север, юг и восток, вряд ли будет походить на мирный оазис. Тем более если там идет война.

— Верно, но на переднем плане я помещу точку спокойствия: Марджори смотрит прямо на нас.

— С каким выражением?

— Обычным. Надеюсь, ты помнишь, что завтра она мне позирует. Не хочу, чтобы мне помешали.

— Не волнуйся, никто тебя не потревожит. Чего именно ты ожидаешь от завтрашнего вечера? Похоже, возлагаешь на него немалые надежды.

— Я ожидаю, что удастся весь вечер хорошо, успешно поработать. Хотел бы добиться большего, но не особенно на это рассчитываю, поэтому не буду особенно разочарован. Мне нравится в Марджори ее наивный взгляд. Она как будто не ощущает, что у нее есть груди, и это делает их только заметнее. Она симпатичная, не правда ли?

— Да. Заметь, она может одеться так, чтобы это подчеркнуть.

— То есть?

— На ней платье как у школьницы, ты не находишь?

— Нет, мне так не кажется.

— Нет? Понятно.

— Мой виноград не зелен, проныра-плутократ.

— Не зелен? Ах ты, лис-социалист!

Оба расхохотались.

На следующее утро Toy подготовил чертежную доску, принес бутылку вина и старательно сложил в камине дрова, чтобы они могли вспыхнуть от одной спички; но на месте ему не сиделось, и он отправился в школу выпить кофе. В столовой ему повстречалась Джанет Уир, и он спросил ее, не видела ли она Марджори.

— Нет, Дункан. Она сегодня не пришла на занятия.

— А как она выглядела — вчера, я хочу сказать — усталой, нездоровой?

— Нет, Дункан, непохоже.

Toy вернулся в мастерскую, в половине седьмого разжег огонь в камине и попытался взяться за чтение. Без десяти восемь раздался звонок. Удерживаясь, чтобы не броситься к двери бегом, он не спеша спустился вниз и повернул ручку. Прошло несколько секунд, прежде чем он осознал, что девушка, которая стояла на пороге, — это Джанет.

— Дункан, Марджори послала меня сказать тебе, что она ужасно извиняется. Вчера вечером она много поработала и сейчас неважно себя чувствует.

После паузы Toy с трудом выговорил:

— Передай ей, что это меня не удивляет.

Закрыв дверь, он поднялся наверх, откупорил вино с намерением напиться, но отупел от первого же стакана, развернул свой матрац и уснул.

Над парком свистел ветер, визгливо перебранивались чайки. Toy, очнувшийся в солнечном квадрате, увидел в оконной раме белоснежные облака на голубом небе. Повернувшись к окну спиной, он, свернувшись клубком, вжался в матрац и медленно перебрал в памяти всю историю дружбы с Марджори — начиная с первой встречи на лестнице вплоть до вчерашнего вечера. Вся эта история представилась ему сплошным оскорблением: от ярости он кусал себе пальцы, а под конец глаза его наполнились слезами. Он успокоился, только когда взошел на кафедру в лекционном зале и заговорил внятным спокойным голосом:

— …художественная школа без обязательных занятий, где рисунки с натуры, патологоанатомия, орудия, материалы и информация будут свободно предоставляться всем желающим. Я готов изложить эти планы директору и совету попечителей, однако без вашей поддержки я окажусь бессилен.