Читать книгу - "Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич"

А потом, стоя над водой, ты переживаешь откровение, и тогда до тебя доходит — каждый день, который тебе дан, нужно прожить как можно полнее, каждый день нужно отдавать себя чему-то или кому-то. И не надо из-за этого чувствовать угрызения совести, каждый день нужно чем-то наслаждаться, одним или другим, нужно кого-то любить. Не позволяй боли переходить в привычку, потому что самая мучительная боль — именно та, которая стала привычной. Об этом говорит Уистен Хью Оден, и он прав, потому что боль, к которой притерпелся, ты носишь в себе так же, как изнасилованная женщина носит зачатого при насилии ребенка. И что дальше — и с ним никак, и без него никак. Боль, которую причиняют нам другие, нужно принять и вскрыть усилием мысли и воли, а потом отвергнуть или приручить, и заслужить тот миг озарения, который в конечном счете все же наступит и который стоит того, чтобы ради него жить. В сущности, подумал я именно тогда, самое лучшее — когда время протекает от одного такого мига до другого, так же как протекает оно у Мирослава, от субботы до субботы, от озарения до озарения. И тогда ты сможешь сказать себе, что ты искуплен.

Я себя не обманываю, я знаю, что в жизни нет слишком большого смысла, а еще меньше в ней от Божественной сущности. Самая малость радости, самая малость несбывшихся желаний, немного любви, страсти и ревности, как у Али, и слишком много невыносимого. Все остальное — лишь миражи, маски, которые мы носим так долго, что со временем они срастаются с нашими лицами. Человек — как пустой глиняный горшок, который откликается эхом, вечно нам нужен кто-то другой, какой-то так называемый отец, какая-то златовласая единоутробная сестра, чтобы определить для себя, констатировать, кто мы и что мы, вечно нам нужны объятия, которых мы ждем и никак не можем дождаться. Но даже когда, в конце концов, дожидаемся, они длятся недолго, протекают быстро, хм, а вот и сравнение: быстро, как вода этой горной реки.

Вот за этими раздумьями меня и настиг электрический разряд, из тех, что посылает высшая сила. Верхушка моей удочки резко нагнулась к воде, я дернул, видимо, сильнее, чем следовало, но оттого, что был полностью захвачен происходящим, я не думал, что делаю. Тем не менее, рыба оказалась на крючке и через секунду вылетела вверх из воды на целый метр, за этот миг я даже успел рассмотреть ее серебряное тело. Она рванулась вниз по течению, и мне оставалось только крепко держать удочку, потому что она, используя силу воды, тянула все сильнее и сильнее.

— Главное, держи внатяжку, не ослабляй, она никуда не денется. Сидит крепко и скоро устанет. Иду к тебе, — кричал бегущий по берегу Мирослав, а я не чувствовал ничего, кроме биения в горле собственного сердца.

Не знаю, сколько все это длилось. В общем, вскоре я начал потихоньку подтягивать рыбу к себе. Она сопротивлялась, я чуть отпускал леску, но тут же снова тянул, был момент, при ее последнем сильном рывке, когда я подумал, что она все-таки сорвется, но она удержалась, и я подтянул ее прямо себе под ноги. Мирослав подставил садок. В Нем забилась дивной красоты розоватая форель.

— Это калифа, — сказал Медо. — Калифорнийская форель, такую большую я давно не видел.

Он аккуратно снял рыбу с крючка, подхватил под жабры и протянул мне.

— Я же говорил, новичкам везет. Поцелуй ее и отпусти. Она это заслужила.

Я так и сделал.

— Отлично, дружище, — обнял он меня. — Молодец, и похоже, у тебя есть талант. Как-нибудь мы с тобой это повторим, даю слово. А теперь пойдем, выпьем по стаканчику глинтвейна и обедать, Аля теперь готовит, как повар высшего разряда.

В машине мы ехали молча, у меня в голове вертелись разные мысли.

— Вот, видишь, я оказался прав, — проговорил вдруг Мирослав.

— Ты про что?

— Да про то, что лучше пойти на пенсию, чем на войну. На войне рыбу не половишь.

Я рассмеялся. Мне нравился Мирослав, Аля наконец нашла кого-то, кто ей подходит. По крайней мере я на это надеюсь. Мне бы очень хотелось, чтобы так оно и было, и говорю я это отчасти из эгоистических соображений. Я открыл для себя новую страсть и понял, что день, проведенный у воды, стоит столько же, что и пять дней обычной жизни.

В тот же вечер я уехал, на автобусе.

— Приезжай к нам опять, как только сможешь. Здесь просто прекрасно, правда? — сказала Аля. — Я устала от бесконечных скитаний. Любовь не ищут, ее ждут. И если ждать достаточно долго, она приходит.

— Давай руку, дружище, — сказал Мирослав и другой рукой похлопал меня по плечу. — В следующий раз отвезу тебя на новое место, не хуже этого.

Они проводили меня до остановки, автобус уже рокотал включенным мотором. Я поднялся в салон, сел на свое место, они продолжали стоять, ожидая, когда шофер приведет автобус в движение. Когда мы тронулись, я помахал им, они махали в ответ до тех пор, пока нам было друг друга видно. Хорошо иметь кого-то, кого любишь, еще лучше кого-то, кто любит тебя, тогда у боли гораздо меньше шансов перехватить инициативу.

Сейчас я сижу в своей пустой новобелградской квартире, слушаю «The Clash» и вспоминаю тот божественный день, один из тех дней. Может, я хочу слишком многого, когда думаю, что таким должен быть каждый день. Но разве это важно, если это просто-напросто невозможно, и лишь изредка, благодаря случайности, выдается действительно наполненный день…

И поэтому он намного дороже.

Ночь. Аля, должно быть, сидит возле окна, слушает шум воды и читает какую-нибудь нотную запись, любимую партитуру, переполненная любовью ко мне, к Мирославу, ко всему свету. Потом встает, снимает с постели покрывало, готовится лечь спать. Быстро переодевается, в полумраке комнаты белеет ее нежная кожа. Гасит ночник над изголовьем и прижимается к мужу. Постепенно засыпает, и по мере того, как ее охватывает сон, наполненный тишиной, все более и более глубокий, ее мысль, что наконец-то она счастлива, отделяется от нее и улетает куда-то, одна, сама, в какие-то никому не доступные пределы. Да, все самые лучшие мысли, родившись однажды, продолжают существовать где-то вне нас, и совершенно отделившись от этого мира, на что им нужно известное время, сколько — не знаю, поднимаются к облакам и соединяются с вечностью.

Я думаю об Але. И о Мирославе.

Но мне что-то грустно, почему — не знаю, так просто. Мысль о смерти тяжела и над водой.

Как сказал Джон Уэйн в одном старом ковбойском фильме: «Пусть закончится и это, и я отправлюсь на Страшный суд счастливым».

Перевод

Ларисы Савельевой