Читать книгу - "Безымянное - Джошуа Феррис"

В десять Тим поднялся и пошел к Питеру. Стоять было тяжеловато. Ноги снова ныли, как у дряхлого старика. Пришлось двигаться осторожно, деревянной походкой, разминая шаг за шагом неподатливые суставы.

— Тук-тук, — произнес он у двери в кабинет Питера.

— Да-да! — донеслось оттуда.

Он вошел внутрь и сел. Питер был старшим помощником по делу Хоббса и особым авторитетом у Тима не пользовался.

— Питер, мне, возможно, придется исчезать ненадолго в ближайшую пару дней.

Питер продемонстрировал ожидаемое от помощников отсутствие любопытства к личным делам начальства, нацепив маску полнейшего понимания.

— Конечно, Тим.

— Мы висим на волоске. Нужна предельная сосредоточенность. Поэтому без меня ни шагу, ясно?

— Тим, какие…

— Ни единого шага!

— Какие у меня полномочия?

— Ты звонишь мне, ясно? По любому вопросу. Я всегда на мобильном.

— Хорошо, понятно.

— С этой секунды я с мобильным не разлучаюсь. Звони обязательно. Не Кронишу. Не Водице, мне и только мне.

— Хорошо, понял. А что такое?

— Они в этом деле не разбираются.

— Я буду звонить.

— А ты — только без обид…

— Да?

— Ты пока тоже не готов.

— Да, согласен, — признал Питер. — Не беспокойся, буду отзваниваться.

Тим кивнул, вставая. На полпути к кабинету его вновь окликнул Питер, и Тим обернулся на ходу.

— У Хоббса ведь сегодня предварительное слушанье?

— Сегодня?

— Просто хотел уточнить, будешь ли ты там.

— Ему назначили на сегодня? — Тим продолжал удаляться.

— Ты же вроде сам говорил?

— Я говорил?

Обоим приходилось повышать голос.

— Тим?

— Звони мне, Питер! Понял? И ни шагу без меня!

Он скрылся за углом.

«Лабораторных исследований, подтверждающих или исключающих ваше состояние, не существует, — заявил ему когда-то доктор по фамилии Реджис. — Поэтому мы вправе подозревать отсутствие у этой болезни явного физического проявления — или попросту отсутствие ее как таковой».

Яновиц из клиники Джона Хопкинса пришел к выводу, что к ходьбе Тима побуждает какое-то навязчивое желание, и предложил групповую терапию.

Доктор Клюм обозвала его недуг «доброкачественным идиопатическим прогулочным синдромом». Слово «идиопатический» пришлось смотреть в словаре — «прил. (о заболевании) неясного происхождения». В самую точку (если отвлечься от подлинного значения), — вот кто они все, Клюм и иже с нею. Идиопаты. И почему «доброкачественный»? В медицинском смысле, может быть, и да, но если этот «прогулочный синдром» не исчезнет, что уж тут доброго и качественного?

Терапевты выписывали направления. Специалисты назначали сканирования. Клиники собирали консилиумы.

К первому своему психиатру он шел с неохотой, уверенный, что психика здесь точно ни при чем. Доктор Руйфл начала сеанс с погружения в историю семьи. Тим рассказал что мог. Дедушки с бабушками уже на том свете, он знал, кем они работали, но не более. Отец умер от рака, когда Тим был еще ребенком. На двадцатую годовщину его гибели на мать свалилось зеркало, под которым она сидела в ресторане — сорвалось с крепления, — и она скончалась от травмы черепа. Ни один из этих фактов (как, впрочем, и других) доктору Руйфл не помог. Терпение Тима лопнуло, когда доктор предложила обратиться к генеалогическому целителю на случай неизвестной травмы где-то в роду — скажем, кто-то из предков погиб во время «марша смерти» или другой насильственной эвакуации… От «генеалогического целительства» он отказался как от неприкрытого шарлатанства.

Тим прошагал мимо стойки секретаря, через стеклянные двери, мимо лифтов на гулкую черную лестницу, где обычно устраивали пожарные учения. Он спускался по ступенькам с невиданной для учебных тревог решимостью, словно сейчас за спиной бушевал настоящий огонь. Рука скользила по перилам. Оранжевые номера этажей, прокрашенные по трафарету, красные огнетушители. Подошвы парадных ботинок выбивали двенадцатикратную дробь, делали паузу на площадке, затем вновь начинали ту же чечетку. На уменьшающуюся с каждым этажом кроличью нору шахты между перилами он старался не смотреть.

Для кого-то обострение означало удручающую необходимость вернуться в больницу, ад мигрени, прострелы в спине, безутешные рыдания, приступы артрита, новое затемнение на КТ, внезапную боль в груди…

У Хоббса слушание сегодня?

Через двадцать этажей Тим наткнулся на темнокожего бомжа. Тот сидел на площадке у раскрашенных труб, выходящих из стены. Над его головой за стеклом висела бухта пожарного шланга. На бомже было зимнее пальто — черное, если не считать клочков синтепона, лезущих из прорех. Пол вокруг устилали мятые магазинные пакеты. Сняв ботинки — высокие и от грязи безымянные, — он рассматривал кирпично-красные подошвы своих ступней.

— Что вы здесь делаете?

Бомж поднял голову, но ступню из рук не выпустил.

— А? Э-э… Ну, просто…

— Что?

— Ищу банки.

Тим спустился мимо него. Чтобы продолжать разговор, пришлось двигаться вполоборота.

— Как вы прошли через охрану?

— У меня там брат.

— Что?

— Брат.

— Кто ваш брат? — Тим дошел до следующей площадки, и через несколько ступенек мужчина пропал из вида. — Вас здесь быть не должно!

— Что?

— Я говорю, вам нечего делать на нашей лестнице!

Эхо отразилось от верхних ступеней. Мужчина уже не ответил, в тишине раздавалась только выбиваемая парадными ботинками чечетка. В мгновение ока позади остались двадцатые этажи, затем десятые, и Тим очутился в вестибюле.

Как-то раз он попробовал вымотаться побыстрее, перейдя на бег. Если замедлить шаг не получается, ускорить-то можно! Можно крутить головой, махать руками — да хоть танцуй, главное — двигаться вперед. Старательно пыхтя, Тим выписывал петли вокруг случайных прохожих до самого Нью-Джерси, где легкие едва не лопнули, и ему пришлось остановиться. Однако ноги, как он понял сразу, останавливаться не собирались, намереваясь шагать, пока не кончится завод. Получается, он сам себя наказал и обрек на муки: мышцы дрожали, ноги вязли, словно в зыбучих песках.

Он просил Джейн запирать его в спальне — и наматывал там бессчетные мили аккуратных кругов, от которых хотелось лезть на стенку и тошнило.

Он надоумил Горовица вколоть ему мощный мышечный релаксант. Сработало — на время действия. А когда действие закончилось, он отправился, шатаясь, с головокружением, на самую долгую и изматывающую из своих прогулок, и поклялся больше такого не пробовать никогда.