Читать книгу - "Гефсиманское время - Олег Павлов"

Общественные болезни, страдающие люди – страдающие по чьей вине? «Кто виноват?» – тоже русский, сущностный для нас вопрос. Но почему всегда спрашивалось «кто» и в умах засела мысль только о чьей-то персональной вине, а как собственно общественный, гражданский, русскими этот вопрос так и не задавался? Ведь так – это вопрос мести, наказания. Мы ищем не виноватых всю свою историю – а уже будто бы наказанных, чью вину даже не надо доказывать. Это подспудное желание снять ответственность за происходящее с себя и еще более естественное побуждение всех страдающих – не отыскать источник страданий, а выплеснуть их куда-то, на кого-то, чувствуя если не освобождение от боли, то осмысленное торжество собственной правоты.

Ну а кто виноват, чьи головушки на выдаче-то в России теперь? Тех, кто принимает да исполняет государственные решения: «партия начальства», «президент», «администрация», «правительство», «кто поднаторел в упражнениях с народом», «южане», «Ельцин и ему подобные», «законодатели и надзиратели», «директорский корпус», «Горбачев», «банк», «государство», «заказчик», «господа», «ультра-большевики, сделавшие из России ГУЛАГ», «Дума», «дармоеды», «инстанции», «государственные организации», «сионисты»… Если обвиняют инородцев или нуворишей, то обвинения звучат лишь с тем же смыслом – «правят нами». Если бы не правили – то и не были б виноваты. Но почти тут же зовут править собой других – «честных», «непродажных». Людей озлобляет благополучие власть имущих («сосут кровь из народа», «уничтожают народ»). Извлеченные из личного опыта уроки в своем большинстве унылы, рождают в людях только ощущение безысходности. «Я не понимаю эту демократию, если все делается для уничтожения народа», – сознает человек. Или думает с тоской о прошлом: «Раньше хоть что-то можно было доносить до людей – я занимался просвещением, работал на сельскую местность, писал для сельских детишек, был все время с ними». Обманутый не раз и не два, человек крепче всего научен не доверять и понимает со всей ясностью только новейшую эту формулу обмана: «обещали справедливость, борьбу с привилегиями власть имущих, а устроили общество еще более несправедливое и взяли себе привилегии, какие не снились начальству партийному, даже при однопартийной системе в стране, – значит, коммунисты были честнее и справедливей к людям, чем те, кто призывал бороться с ними и получил власть в стране».

А меж непониманием настоящего и тоской по прошлому встревает уже волевое решение ни в чем общественном не принимать участия: «Кто нам поможет? Черт его знает. Даже люди наши говорят – голосовать больше не пойдем, все равно по-нашему не будет».

Но что же тогда делать?

Тем, что ожесточились, притягательно лишь одно: «все привилегии снять, дачи под квартиры, солдаты пусть служат народу, а не охраняют этих гнид» – они не видят иного будущего ни для себя, ни для тех, о ком не могут думать без ненависти.

Рабочему по-прежнему притягательны государственный заказ, план и сбыт, но тоже затаил мыслишку о директорах с жирнейшими их окладами, так что, наверное, самое важное для рабочих: «оклады директоров предприятий и представителей любых ветвей власти хоть соотносить с зарплатами рабочих и доходами населения».

Крестьянин знает свои нужды точно и мечтает только о земле: «земля должна перейти в собственность без всякого выкупа, целевой кредит должен быть льготным и даваться в рассрочку на десять лет, освободить крестьянина от бюрократических пут, особенно по налогообложению – взимать надо один ясный простой налог с земли, а не с десяток заумных налогов, который крестьянин мог бы раз в год заплатить, чтоб на все оставшееся время без риска уже рассчитать свои доходы и расходы».

Люди, еще увлеченные игрой в политику, видят нужду в том, чтоб «формировать власть по другим принципам».

Интеллигенты рассуждают по-интеллигентски и нуждаются в новых подходах к решениям острейших экономических проблем: «У нас же огромная армия грамотных экономистов. Уверен, не глупее заграничных. Им бы всем свои силы и знания направить не на споры между собой, не на доказательства своего умственного превосходства, а собраться всем вместе и в спокойной обстановке, начиная с самого низу проанализировать материально-экономическое состояние в России, не надеясь на богатого дядюшку».

Пенсионеры – протестанты самые упрямые. Государство должно отдать им заслуженное, наработанное, – и это его дело, каким способом отдавать долг. Поэтому так сильна обида на государственный аппарат: «ликвидировать институт представителей Президента в областях Российской Федерации, так как они не имеют реальной власти, но их содержание обходится налогоплательщикам в очень кругленькую сумму»; «привлекать к строжайшей уголовной ответственности за нецелевое использование средств налогоплательщиков»; «в госаппарат должны попадать совестливые профессионалы».

Нужно людям, оказывается, самое малое: получать пенсию, соотнесенную с ценами на продукты и товары первой необходимости; иметь работу и получать заработную плату за свой труд, достаточную для пропитания себя и своей семьи; вернуться когда-нибудь в своим любимым занятиям – писать книжки или учить детишек любви к природе; надеяться на помощь в той беде, с которой в одиночку хозяйство уже не справится и может только погибнуть; чтоб власть имущие испытывали к людям с малым достатком, к беднейшему населению страны уважение и не внушали бы обществу, что бедняки теперь – это тунеядцы, что бедность – это их собственный порок… Так-то мало нужно русскому человеку для счастья! Так-то близко оно должно быть, малое, неприхотливое, почти как у сироты! И молит человек надрывно, немощно, всей страдающей душой… но только какого ж спасителя?!

«Помогите всем русским!»

«Сделайте что-то полезное для народа, идем к концу жизни, а люди и не жили по-человечески!»

«Замолвите слово в защиту фермера!»

«Посетите страну детского подземелья!»

«Спасите как-нибудь село, ведь село погибло!»

«Помогите несчастным животным!»

«Ради Бога! Бейте в набат!»