Читать книгу - "Уровень опасности - Игорь Симонов"

Дни сгорали, как сухой хворост в горах, и, как сухой хворост, не давали тепла. В отличие от многих своих товарищей по оружию, Ахмед не курил и не пил, тем более не нюхал и не кололся. И не потому, что все это было грехом, – такие грехи легко отпустили бы ему, как отпускали другим, – уж очень уважительными были причины. Велик был страх оказаться зависимым. Еще большим был страх потерять контроль над главным оружием – разумом и интуицией. Но у этой прагматичной нравственности была и обратная сторона – расслабляться становилось все тяжелее. И теперь, когда, не давая тепла, сгорали последние дни, не помогали уже обычные средства – медитация и животный, на грани садизма секс с двумя-тремя телками. Входил к ним в комнату или бассейн, снимал халат и видел выражение сначала изумления, а затем ужаса в тупых глазах. А потом крики и вопли, пока нанизывал их сочные молодые тела, как куски мяса на шампур. Еле уползали, суки. Платили им хорошо, можно было и потерпеть. Потом расслабляющий массаж и сон. Но массаж больше не расслаблял, а сон становился все короче и тревожнее. Сколько нужно было успеть и сколько за всеми проверить! Усилием своей воли и разума Ахмед разгонял операцию, над которой целому штабу впору было работать, и это в условиях конспирации, зная, что телефоны твои слушают или пытаются слушать, что двадцать четыре часа за тобой следят или пытаются следить.

Прожив после долгого отсутствия несколько месяцев в России, Ахмед вынужден был признать, что совершил ошибку, которую многие допускали до него. Как армейские генералы всегда готовятся к прошлой войне, и война новая застает их врасплох, как люди вообще в силу дискретности своего мышления не способны в текущем времени формировать происходящие вокруг изменения, так и Ахмед планировал свою операцию в России конца 90-х годов. Он подсознательно не допускал мысли, что ненавистная ему страна перешла в новый век – криво-косо, наследив на дороге и переломав все, что можно переломать, но переползла. Конечно, он знал о ценах на нефть и о власти силовиков, но это все были огромные фрагменты, которые складывались в совсем другую, привычную картину. То, что он увидел, было непривычным и не всегда понятным. Раньше всех можно было купить, кастинг можно было проводить среди претендентов на десять тысяч зеленых, а теперь майор презрительно морду воротил, старший лейтенант еще задумывался, не слишком ли за эту десятку париться придется и что будет, если начальство узнает. Раньше достаточно было одного звонка и произнесенной фамилии, а то и имени-отчества, чтобы по всей воде рябь пошла, а теперь даже в условиях пресловутой вертикали могли и ослушаться – нет письменного распоряжения, значит, не так уж и надо. И постепенно Ахмед вынужден был признать, что он не знает эту Россию так хорошо, как знал прежнюю, и не чувствует себя в ней так же уверенно, как в прежней. Все было новым, и стройке не видно было конца. Это не умаляло его решимости, но добавляло злости, которая, как Ахмед неоднократно убеждался на своем и чужом опыте, была очень плохим советчиком в делах.

Напрямую он не общался здесь ни с кем, кроме трех-четырех человек. Но обратной связи от этих доверенных людей, особенно от Ивана, было достаточно, чтобы понять: если быстро не перестроишься – об успехе и не мечтай. И тогда Ахмед сказал себе: ты думал, это будет трудная задача, а оказывается – невыполнимая. Ты всегда считал, что никто из смертных не может сравниться с тобой, значит, нельзя отступать. Отступишь – будешь такой, как и все. И тогда он стал решать нерешаемую задачу, понимая, что никто никогда не оценит того, что ему предстоит совершить.

С самого начала Ахмед понимал, что русские спецслужбы его используют. Более того, они знали, что он это понимает. Теракту, может быть, дадут произойти, если жертвы входят в их план, но они исключат даже малейшую вероятность того, что первое лицо может пострадать. Отсюда следовало два варианта: или всех возьмут еще до теракта, или все-таки дадут ему свершиться, но президента в машине не будет. Потом расскажут, как он геройски себя вел, как, перехватив автомат у раненого телохранителя, лично убил двух террористов. Потом появятся документы, связывающие теракт с Асланом, и вся партия будет сыграна. Размах, конечно, вызывает уважение, но не более.

Итак, они понимают, что он понимает, и если он все-таки соглашается на это безумие, значит, у него есть свой план. И конечно, они понимают, в чем этот план состоит: он обсуждает с ними и прорабатывает детали одной операции и параллельно готовит другую. Чего они не могут знать, так это того, в чем заключается другая операция, но даже если они не знают этого, то должны хоть как-то этим озаботиться, и эта озабоченность должна хоть в чем-то проявиться.

Между тем вокруг него было тихо. Малейший шорох, малейшее движение – хвостом ящерица по траве – он учуял бы. Вот почему от последних дней веяло холодом. Иван чист, люди Ивана – простые исполнители, каждый знает только свою роль, остается только Алексей, которого он сам же и нашел. Алексея ему подставить не могли, значит, если их источник – Алексей, то он сам вывел их на него. Если его не вели до города, то в городе его найти не могли – такой вариант он предусмотрел. Значит, в одну из последующих встреч вычислили Алексея, подставили ему эту девчонку. Если они так работают – тогда беда. Алексей чист, в этом Ахмед был уверен. Девчонку проверяли… Неужели они так научились работать? С этой мыслью он оказался один в темной спальне чужого холодного дома в чужой ненавистной стране. И понял, что так все и есть. Ахмед встал, взял с тумбочки бутылку с водой, сделал несколько глотков. Подошел к окну и отдернул штору. Предрассветная тишина. Сколько раз он лежал, укрытый такой же тишиной, в снежных горах, в густой траве среди развалин дома, поджидая свою добычу. Теперь добычей является он сам и кто-то другой лежит в чистой траве, а кто-то сидит в наушниках, ожидая щелчка телефонного разговора. И кто-то не спит в кабинете за толстыми кирпичными стенами, пытаясь предугадать его следующий шаг.