Читать книгу - "Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас"

Пышные новинки были следующие:

Фуа-гра в желе из раннего винограда с засахаренной грушей

Шербет из цветной капусты с миндалем и сырыми устрицами

Саварэн[44] из картофеля с маринованным чесноком

Шашлык из лосося в желе из полицепсев, клемов и мидий

Я сделал несколько выводов. Первый: что свирепый Антончу лавирует между офранцуживанием, новобаскскими тенденциями и средиземноморской кухней с наилучшим и очень острым чувством их взаимной сочетаемости; второй: что в его чудесном меню в изобилии водились гениальные творения с фуа-гра, устрицы и производные от картофельной запеканки; и третий: что уровень качества блюд во время первого посещения не был случайностью.

Поскольку в театр я ходил с Росамари, бывшей секретаршей и покинутой любовницей моего отца – она была ею по крайней мере с тех пор, как Франко коньки отбросил, и признавалась мне, сдерживаясь, чтобы не заплакать, отчего ее личико тапира кривилось и становилось еще более некрасивым, что в последнее время дон Леонардо и ее избегает, – которая с детства старается подкинуть мне денег каждый раз, как меня видит, то я позволил себе заказать пару деликатесов: устрицы и саварэн – две кулинарные находки, сопоставимые по своей значимости с изобретением шпиговальной иглы, третьего зубца вилки и парохода.

Покуда я отпустил свой разум порхать, убаюканный бесплатной возможностью дать пищу своим чувствам, вдруг вошел он! Warning![45]Я инстинктивно натянул по самые брови пушистую шотландскую шапку – подлинную, купленную в Дамбартоне, на берегах Лох-Ломонд, – и стал почесывать висок ладонью, чтобы скрыть пол-лица. Он какое-то мгновение смотрел на меня, но не узнал, так мне показалось. Он шел в сопровождении двух приятелей, которых, кажется, вытащили – одного из госпиталя Санта-Крус во время Второй карлистской войны, а второго из фильма Тода Браунинга «Уроды». Я не сделал того, что должен был сделать – от скольких неприятностей это бы меня избавило! – того, что требовала элементарная осторожность, ведь я знал, что мне следует сделать: заплатить и удрать с попутным ветром – вместо этого я остался и стал шпионить. Тем более что Антончу вместо того, чтобы пройти за барную стойку и на кухню, остался болтать со своими собратьями.

Должен признаться, этот Протей, подлый и одновременно способный на высокое, возбуждал во мне крайнее любопытство. Несмотря на очевидный риск, я постарался понаблюдать, как он ведет себя в своей стихии.

Он велел жвачному животному за стойкой, чтобы тот немедленно принес ему из погреба бутылку «Винья Тордония» девяносто четвертого года – классическую «Риоху», слишком классическую, но очень хорошего года, – которую собирался распить со своими живописными спутниками. Раб пошел на кухню в поисках вина; я спрашивал себя, где в этой спичечной коробке находится то, что они называют погребом.

Антончу выдернул бутылку вина из ручек жвачного животного и сам лично откупорил ее с ловкостью хирурга при Лепанто, вытаскивающего из тела пулю аркебузы. Он взял цилиндрическую пробку двумя пальцами и тщательно исследовал ее, прищурившись, как будто изучал ад Данте через какое-нибудь отверстие. Потом он обнюхал ее с усердием легавой собаки, изобразил на лице гримасу, которая, должно быть, означала одобрительную улыбку, и запустил ее в волосатую переносицу своего товарища урода, который обложил матом господа бога и его отца – отца хозяина. Наконец он налил вино в стакан, на два пальца, повертел по кругу, произведя в напитке некоторое волнение, засунул туда нос, так что почти коснулся жидкости, сделал большой глоток, закатил глаза и проглотил со звуком, с каким спускают воду из резервуара в Панамском канале.

– Дрянь. Для вас двоих более чем достаточно… – сказал он своим застывшим в ожидании единоверцам, наливая им вина. – Принеси еще стакан, – приказал он молчаливому жвачному, стоявшему перед ним неподвижно на протяжении всей дегустации. – Предложи его этому сеньору, если он захочет, вместо того бульона, что он пьет.

Он имеет в виду меня! Я колебался: испариться мне или поблагодарить. А я-то думал, что он меня даже не видел!

Я сделал суровое выражение лица и дотронулся до козырька шапки указательным и средним пальцами. Я хотел сказать «спасибо», но у меня вышло только неразборчивое куриное квохтанье. Это не имело значения, потому что он на меня не смотрел.

Почему он угощает меня вином? Хочет помириться или довести до конца склоку, начавшуюся в «Твинз»?

Надо быть максимально настороже.

И он сказал «бульон» – типичное выражение из лексикона Хаддока. Если этот мешок с сюрпризами тоже любитель «Тинтина», это будет уже слишком.

– Принеси ему треску, она хорошо идет под это вино. И еще две порции этим оглашенным, – сказал он, не поворачивая ко мне головы; а потом вдруг повернулся и пронзил меня нейтральным тоном и выражением, которые для него, несомненно, были проявлением максимально возможной сердечности. – Если вы будете столь добры, что подождете меня несколько минут, покуда я отделаюсь от этих дуболомов, то я бы хотел переговорить с вами.

– Хо… хорошо. Разумеется… конечно. И спасибо… – пробормотал я, как дурак: он сбил меня с толку своей неожиданной инициативой.

Как бы там ни было, надо быть начеку, как уже было сказано: Ландру[46]тоже вел себя любезно с будущими жертвами.

Действительно, ему немного времени понадобилось, чтобы разделаться с «Тондонией» и с двумя побочными звеньями эволюции, помогавшими ему уплетать треску под соусом, которая, кстати, оказалась менее потрясающей, чем остальные творения, отведанные мной, но тоже знатной.

Сам Антончу раскрыл секрет этого кушанья:

– Спинки трески заливаются – настоящие спинки трески, Фероэ прежде всего, а не куски дерьма, – заливаются нерафинированным оливковым маслом, девственным и благородным, у которого никогда даже в мыслях дурного не было, при кислотности в ноль целых четыре десятых максимум, выдерживаются при температуре в пятьдесят пять градусов в течение четырехсот двадцати секунд и ароматизируются зубчиками чеснока, только не китайского, пожалуйста. Нарезается тонкими ломтиками и подается со свежим горошком, если для него сезон, но так как теперь январь, то есть не сезон, – с кусочками жареной иберийской ветчины, луковым маслом и маринованным луком.

А потом они углубились в разговор, который кому угодно показался бы бурной потасовкой. В действительности это был диалог о лещах, лучше не скажешь, потому что Антончу и воплощение Сумалакарреги,[47]второй тип лет пятидесяти, в txapela[48]размером с космическую черную дыру и бородой, как у сверхправоверного еврея, срываясь на крик, спорили о рыбе. Урод, карлик очень дурной наружности, издавал только отдельные слоги, стоны и звукоподражания, и череп его, представлявший собой нечто среднее между картофелиной и столиком для свечей, служил подставкой для стакана хозяина, – обстоятельство, которое оскорбляло пигмея сверх меры, хотя видно было, что он к такому привык.