Читать книгу - "Обнаженная натура - Владислав Артемов"

Годах еще в шестидесятых Клара Карловна, уже тогда ходившая при помощи клюки, перенесла три инфаркта кряду, и опытнейший врач, выписывая ее из клиники, так и сказал после ее ухода своей любовнице-медсестре:

— Удивляюсь, как ее черти носят… В сущности, жизни в ней не за что уцепиться. Парадокс…

Однако прошла неделя, и другая, и год, и еще один год, и врач этот пережил скандал развода с супругой, испытал все унижения повторного брака с охомутавшей его той самой молодой медсестрой, и в конце концов сам был ею сведен в могилу и выписан из трехкомнатной квартиры на Сивцевом Вражке, и в свою очередь постаревшая и увядшая медсестра последовала за ним, оставив квартиру молодому проходимцу из Костромы, а Розенгольц Клара Карловна жила и жила.

Была она одинока и скупа, и кто знает, может быть именно феноменальная ее скупость распространялась на само время, отведенное ей для земной жизни, и там, где всякий другой беспорядочно и лихо транжирил годы, она экономно использовала каждое драгоценное мгновение бытия.

Ближайшие соседи с ней почти не общались, впрочем, она сама не сказала никому из них двух добрых слов и, кажется, даже не отвечала на приветствия.

Павел Родионов был единственным человеком, сумевшим завести с нею некоторые отношения. Как-то случайно вызвался он, движимый чувством сострадания, принести ей хлеба из булочной, в другой раз принес пакет молока, а потом уже само собою повелось так, что он стал регулярно оказывать ей необременительные для себя мелкие услуги. Постепенно и нечувствительно необременительные услуги стали отчасти и обременительными, но отступиться от старухи он уже не смог, исключительно по слабости своего характера. Проклиная докучную старуху, плелся он по слякоти в специальную аптеку для старых большевиков, или варил ей гречневую кашу, в то время как по телевизору показывали финал чемпионата мира по футболу и назревал гол…

Кое-какая духовная корысть все-таки была у Павла Родионова, но конечно не та, которую имел в виду скорняк Василий Фомич, с неприятным подмигом намекнувший как-то Павлу:

— Кашка, говоришь… М-нэ-э… Навряд она тебе что-нибудь отпишет, зря ты надеешься, Пашка. Зря стараешься, говорю…

Родионов по беглым взглядам, по многозначительным покашливаниям и намекам давно догадывался о подозрениях соседей в части его материальной заинтересованности, но не придавал им значения. Теперь же, в силу одного только духа противоречия, он вынужден был продолжать опостылевшие ухаживания за старухой. Единственную выгоду имел он — выгоду общения. Розенгольц интересовала его исключительно как тип, как материал для умственных исследований, как редкий характер. Все, что знал он из случайных раговоров о ее непростой судьбе, чрезвычайно его занимало. Он хотел добиться от старухи ее собственных признаний. Но Розенгольц, особенно в первое время, была слишком немногословна и почти не отвечала ему на осторожные наводящие вопросы. Потом вдруг, когда Родионов стал уже совсем охладевать к старухе, она неожиданно произнесла несколько коротких отрывистых фраз, в которых прозвучала человеческая интонация, проглянуло живое чувство:

— Она мне, хе-хе, в глаза перед смертью плюнула… Ну, а я в морду ей из нагана… Хорошенькая такая была. А я вот живу себе…

Павел Родионов, крошивший в тот момент хлеб в аквариум, уронил от неожиданности в воду целый ломоть и дико оглянулся на Клару Карловну, но лицо ее ровным счетом ничего не выражало. И все-таки было в этом каменном неподвижном лице нечто такое, что примораживало к себе взгляд, приколдовывало, притягивало…

Как-то, разглядывая старые фотографии, случайно обнаруженные им в ее тумбочке, он был поражен тем, что, оказывается, в далекой молодости была Клара Карловна отменной красавицей, достойной, может быть, кисти самого Врубеля. С тоской подумал он тогда о беспощадности времени, так исказившего прекрасные черты. Более того, именно те черты, которые были особенно привлекательны в молодости — глаза и губы, к старости стали особенно отталкивающими…

Из разговоров с ней он получил невнятные сведения, что совсем юной девушкой она приехала в Россию откуда-то из Европы, едва ли не том самом поезде, где был знаменитый пломбированный вагон. На одной из фотографий она сидела на венском стуле, а рядом стоял курчавый человечек, положив ей руку на плечо и задумчиво глядел в даль немного выпученными бараньими глазами.

— Брат мой двоюродный… — произнесла Клара Карловна, отвечая на вопрос Родионова. — Розенгольц Яков Борисович. Партийная кличка «Рябой». Великий богоборец был. Собственноручно семерых попов истребил и оружие именное получил из рук Урицкого. Умучил его тиран усатый… Не знаю, где и погребен…

— Тридцать седьмой? Незаконные репрессии? — спросил Павел Родионов, радуясь тому, что старуха, кажется, готова наконец разговориться.

— Позднее, — сказала старуха. — Он еще в войну блокадный Ленинград спасал от голода, складами заведовал… Недоедал, недосыпал… Пришли в сорок девятом среди ночи и увели.

— Яко агнца кроткого… — вставил Родионов, но старуха, к счастью, иронии не заметила и повторила все тем же ровным бесстрастным голосом:

— Не знаю, где и погребен… Эх, Яша, Яша…

— Клара Карловна! — воскликнул Родионов, озаренный внезапной шальной мыслью. — Что же вы бездействуете? Сейчас же все дела пересматриваются прошлые. Вы ведь, как родственница незаконно репрессированного, большие деньги можете получить от государства! Нужно только документы поднять…

— Деньги? — лицо старухи чуть заметно оживилось. — Вы шутите…

— Гигантские деньги! — горячил Павел. — Какие могут быть шутки? Да и кто же шутит такими вещами? Многие уже получают… Вы мне единственно выдайте поручительство письменное, а я уж сам в их архивах покопаюсь… У меня и ходы есть кое-какие…

Никаких реальных и продуманных ходов у Родионова в ту минуту, разумеется, не было, но ведь был же тесть, Галамага Семен Семеныч, с его «подвалами» и связями… Главное, как-нибудь официально получить разрешение на доступ к материалам, а там такого можно накопать!.. Только бы старуха не сорвалась с крючка — вот что больше всего беспокоило Павла, а потому он решил ударить сразу по двум ее болевым точкам. Первую точку он уже нащупал — это были деньги. О, Родионов знал мистическую силу золота, которая так или иначе действует почти на всех людей, за исключением разве что каких-нибудь святых отшельников… Недаром даже и безумцы, совершенно выпавшие из реальности, поедающие собственные экскременты и совершающие тысячи других нелепостей, никогда и ни за что не отдадут деньги за просто так. Сам Зигмунд Фрейд дивился этому парадоксу, ибо ни разу в своей долголетней и многообразной практической деятельности не наблюдал факта добровольного расставания с деньгами. Он так и не дал объяснения этому странному феномену — почему умалишенный, у которого в искаженном его мозгу остался только самый слабый проблеск рассудка и который давно заблудился в непроходимых дебрях подсознания — ни за что и никогда не разожмет пальцев и не выпустит из рук радужной бумажки с водяными знаками…

— Большие деньги! — повторил Родионов, с удовлетворением отмечая оживление старухи, и сразу же, без паузы и колебаний ударил по второй болевой точке: — Согласитесь сами, что деньги всякому человеку не помеха, не говоря уже о том, что окажись они в руках столь очаровательной женщины, Клара Карловна…