Читать книгу - "Сын менестреля. Грейси Линдсей - Арчибальд Джозеф Кронин"

— Десмонд, слово «любить» звучит слишком категорично.

— Ну тогда я очень-очень люблю тебя и хочу, чтобы ты обещал мне не терять со мной связь. Там, где я буду, письма не запрещены, и я собираюсь часто писать тебе. Не возражаешь?

— Вовсе нет, и я постараюсь отвечать тебе, если, конечно, меня вконец не доконает анатомия Куэйна.

— Спасибо, спасибо тебе, дорогой Алек!

Итак, соглашение было заключено. И именно благодаря этому я могу продолжить свое повествование, не упуская даже малейших деталей, несмотря на тот факт, что иногда мы с Десмондом не виделись годами.

Такси остановилось. Мы подъехали к моему дому.

— Десмонд, спасибо тебе, что ты такой хороший! Иначе я добирался бы сюда больше часа, — сказал я и пожал ему руку; мне показалось, что, когда я вылезал из машины, он хотел поцеловать меня в щеку, но не успел. — Спокойной ночи, Десмонд. И еще раз большое спасибо!

— Спокойной ночи, мой дорогой Алек.

Глава 5

Я так вымотался — и морально, и физически, — что на следующее утро встал очень поздно и даже пропустил привычную пробежку по парку. И хотя вручение школьных наград должно было состояться только ближе к вечеру, мама отпросилась с работы на весь день. Чтобы побаловать меня, она принесла мне завтрак в постель; на подносе, кроме обычной овсянки, были горячие тосты с маслом и тарелка яичницы с беконом. Она ни словом не обмолвилась о вчерашнем матче, хотя я без труда догадался по ее лицу, что она огорчена, хотя и пытается замаскировать свои истинные чувства нарочитой веселостью.

Пока я расправлялся с завтраком, она сидела рядом, а потом со словами: «Дорогой, у меня для тебя сюрприз» — вышла в прихожую и вернулась с большой картонной коробкой в руках. Она сняла крышку, и я увидела новый, чрезвычайно красивый темно-синий костюм.

Не веря своим глазам, я уставился на костюм:

— Где ты его раздобыла?

— Не имеет значения, дорогой. Ты ведь понимаешь, что в университете тебе понадобится приличный костюм. А теперь вставай и быстренько примерь его.

— Где ты его раздобыла? — уже строже повторил я свой вопрос.

— Ну… помнишь мою дурацкую серебряную брошь…

— Ту, что с жемчужным ободком.

— Мне она не нужна. И вообще она мне надоела, бесполезная старая вещь… Я продала ее… очень приличному маленькому еврею, которого знаю по своему району.

— Но ты ведь любила эту брошь. Ты еще говорила, что она досталась тебе от матери.

Мама пристально на меня посмотрела и, немного помолчав, сказала:

— Пожалуйста, дорогой, не стоит поднимать столько шума по пустякам. Тебе необходим новый костюм для церемонии награждения и особенно для танцев, которые будут после.

— Не хочу я идти ни на какие танцы. Мне там не понравится.

— Ты обязательно должен пойти, обязательно… У тебя совсем нет ни развлечений, ни светской жизни, — грустно улыбнулась мама и добавила: — Сегодня утром школьный служитель принес письмо, которое касается тебя. От отца Йегера.

— Покажи мне письмо.

— Не покажу. Письмо адресовано мне, и я оставлю его у себя. Кроме того, я вовсе не собираюсь еще больше раздувать твое самомнение. — Она замолчала, и мы уставились друг на друга, с трудом сдерживая смех. — Он только упомянул, что ты, как он очень надеется, жив и здоров, поскольку тебя не было на обеде. И он хотел бы, если у тебя найдется минутка, чтобы ты заглянул к нему до его отъезда в понедельник.

— Неужели он уезжает?

— Похоже на то.

Я застыл в задумчивости, ошарашенный этим известием. Хотя что зря гадать, ответ я смогу получить уже сегодня.

— Дорогой, ну давай же примерь костюм.

Я неуклюже поднялся, чувствуя себя каким-то одеревенелым, и с трудом заставил себя залезть в ванну с ледяной водой. Рядом с костюмом лежали чистая белая рубашка и новый голубой галстук. Я стал тщательно одеваться, время от времени не без удовольствия проверяя результаты, так как уже очень давно — по крайней мере не меньше пяти лет — не выглядел таким нарядным.

Моя дорогая мама оглядела меня с головы до ног, медленно прошлась вокруг и снова посмотрела на меня. С ее стороны не было никаких взрывов восторга, никаких преувеличенных слов одобрения, никакого сюсюканья типа «о, мой любимый сыночек», но глаза ее говорили больше всяких слов, когда она обняла меня и спокойно заметила:

— Сидит замечательно. Вот теперь ты похож на самого себя.

Весь день я слонялся без дела, зализывая раны и постоянно путаясь у мамы под ногами, но уже в пять часов мы сидели с ней в актовом зале, практически заполненном выпускниками, которые пришли в сопровождении родителей и друзей. Десмонда я заметил сразу, но, как он нам объяснил, его мама не смогла присутствовать, поскольку была занята последними приготовлениями к отъезду. Однако именно Десмонд открыл торжественную церемонию: он запел школьный гимн, новую версию которого написал отец Робертс. Правда, эффект был несколько подпорчен разговорами опоздавших и шумом отодвигаемых стульев. И тут на сцене появился отец Бошан. После короткой молитвы, во время которой зал встал, отец Бошан отчитался о проделанных за год успехах и приступил к раздаче наград. Родители отличившихся мальчиков сияли от гордости, те же, кому повезло меньше, не могли скрыть досады. Я слышал, как женщина за нашей спиной, злобно шептала своему соседу: «А наш-то, наш Вилли был пятым по богословию. И чо тогда его, того, не наградили?»

Наконец, уже более медленно, отец Бошан стал называть имена лучших из лучших, и очень скоро Десмонда пригласили пройти на сцену. Под сдержанные аплодисменты мой друг принял положенные ему в награду книги и, грациозно поклонившись, удалился. Затем настал мой черед. И мне было ужасно приятно в первую очередь потому, что мама может мной гордиться, когда меня встретили шквалом аплодисментов, которые продолжались до тех пор, пока отец Бошан, подняв руку, не утихомирил зал. Он начал говорить, предположительно обо мне, поскольку в зале снова раздались аплодисменты, и хотя я уловил фразу: «наш великолепный Шеннон», но больше практически ничего не слышал, так как мой взгляд был прикован к лежащему на стопке книг конверту.

Наконец пытка закончилась, отец Бошан неловко пожал мне руку, я пробрался обратно на свое место, и мама, пунцовая от гордости, сжала мою ладонь и подарила мне взгляд, который я никогда не забуду. Память о нем помогла мне выдержать все испытания, выпавшие затем на мою долю.

После еще одной молитвы нас отпустили, и толпа устремилась к выходу.