Читать книгу - "Игра в молчанку - Эбби Гривз"

После той самой первой встречи в пабе я думал о тебе постоянно. Не проходило и пяти минут, чтобы я не вспомнил о тебе – о твоей чарующей улыбке, о твоем естественном и неотразимом обаянии. Только подумать, что тогда нас разделял всего-навсего поднос с бокалами!

На следующий день, все еще кляня себя за упущенную возможность, я поехал домой в Гилфорд. Я по-прежнему был один, что вызвало у мамы и отца очередной приступ глубокого разочарования по поводу моей неспособности устроить свою семейную жизнь. К счастью, моя сестра Чесси, которая была моложе меня на два года, приехала на праздники с женихом, что до некоторой степени отвлекло от меня внимание родителей.

И все же мне пришлось нелегко. Неумолимые, словно часовой механизм, родители и родственники то и дело интересовались, есть ли у меня кто-нибудь и когда же я найду себе подходящую леди, чтобы создать семью, но я только отмахивался, делая вид, будто читаю материалы для своей будущей статьи или сражаюсь с кроссвордом. Нужно сказать, что мое непонятное одиночество всегда вызывало у домашних не только изумление, но изрядную иронию, поэтому свою озабоченность отсутствием у меня девушки они перемежали довольно едкими замечаниями – мол, я ни за что не отважусь на решительный шаг, пока не разработаю график «правильного ухаживания», который можно будет более или менее успешно применить к моим попыткам в этом направлении.

Но как, скажите на милость, мог я рассказать всем этим в общем-то неплохо относившимся ко мне людям, что всего несколько дней назад я встретил девушку, способную составить счастье всей моей жизни, но из-за собственной медлительности и неловкости позволил ей раствориться в темноте прокуренного паба, даже не попытавшись пригласить ее на свидание? В своем воображении я то и дело представлял, как ты сидишь рядом со мной за столом, как вместе со мной и родителями ты обходишь улицы, чтобы вручить рождественские подарки знакомым, как мы спим в моей детской кровати, накрывшись узким односпальным одеялом, и как вырабатываем свой собственный жар, когда одеяла оказывается недостаточно. За праздничным ужином с индейкой я мучил себя видениями, в которых ты встречаешь Новый год с другим мужчиной и звонко, заразительно смеешься, а на твоем пальце сверкает новенькое кольцо…

Как я ни старался, мне не удавалось выбросить тебя из головы, забыть о тебе. И даже когда я вернулся в Оксфорд, легче мне не стало – в частности потому, что парни из лаборатории не давали мне забыть о моем промахе. С какой стороны ни посмотри, тот январь стал самым тяжелым и мучительным в моей жизни. Я почти не спал и почти не ел (хотя на жалование лаборанта-исследователя и без того не особенно разгуляешься), поэтому не было ничего удивительного в том, что в конце концов я подхватил какой-то вирус.

Сухой, отрывистый кашель безжалостно рвал мне горло и днем и ночью, так что в конце концов глава семьи, у которой я снимал комнату, отправил меня к врачу (полагаю, не столько из жалости, сколько из-за того, что я не давал никому спать). Так я оказался в клинике в Джерико ^[3], где больных принимали без предварительной записи. Должно быть, мои сипы и хрипы произвели впечатление даже на врача, который недолго думая выписал мне антибиотики и строго-настрого наказал беречь себя, пока мой кашель не превратился во что-нибудь более серьезное.

Минут через пять меня уже выставили из кабинета в приемную, которая успела за это время наполниться пациентами. Из-за толпы я даже не сразу разглядел дверь, через которую вошел: мой взгляд невольно останавливался то на молодой матери, с усилием жонглировавшей двумя серолицыми младенцами, то на парочке с одинаковыми гипсовыми повязками на запястьях, то на подростках с остекленевшими глазами, которым не хватило сидячих мест и которые, поминутно переступая с ноги на ногу, подпирали стены приемной. Наконец я увидел дверь и, на ходу бормоча извинения, стал протискиваться к выходу, когда мое внимание вдруг привлек голос, доносящийся из-за неплотно прикрытой двери процедурного отделения в углу приемной.

Этот голос я узнал бы, где угодно.

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь! – говорила ты. – Доктор всех примет, так что устраивайтесь поудобнее и ждите. Я здесь недавно, так что имейте снисхождение. Все будет хорошо, только потерпите немного!

В одно мгновение я перенесся назад в «Розу и Корону». В твоем голосе звучала все та же напускная небрежность, все то же инстинктивное умение обезоружить и расположить слушателя, все то же ненавязчивое обаяние, от которого у меня вновь закружилась голова, перед глазами все поплыло. В течение нескольких секунд я был как никогда близок к тому, чтобы потерять сознание, однако, несмотря на это, мне было совершенно ясно: я должен действовать немедленно. Сейчас или никогда.

Даже не знаю, откуда у меня взялось столько куража, но факт остается фактом: не успев даже толком обдумать свои слова, я крикнул:

– Мэгги! Мэгги! Это я, Фрэнк!..

Ты замолчала на полуслове, потом я увидел в дверях сестринской твою макушку. Ты поднялась на цыпочки, стремясь рассмотреть меня среди больных. Но я был уже совсем рядом.

– Мэгги… то есть, сестра Марбери… – выдавил я, успев каким-то чудом рассмотреть, что написано на беджике, прицепленном к нагрудному карману твоего рабочего халата (постаравшись, впрочем, не смотреть слишком долго и слишком пристально). На одну мучительную секунду мне показалось, что ты меня не помнишь, но тут ты с облегчением выдохнула и улыбнулась.

– Фрэнк! Человек с принципами! Что ты здесь делаешь?

И тут, – должен признаться, невероятно кстати, – в груди у меня захрипело, и я громко раскашлялся, прижав к губам испачканный и измятый вследствие многократного употребления носовой платок. Ни до, ни после этого случая я никогда так не радовался столь своевременному приступу жестокого кашля. Это судьба, думал я. Это случилось, потому что должно было случиться!